Шрифт:
– Нет, не угадали: Ветхий завет, седьмая заповедь.
– Вот это интересно!
– воскликнула Анжела, даже рот открыв от восхищения. Глаза её блестели: хищница почуяла диковинного зверя.
– Я и сама верующая, между прочим...
– Ну, уж это вообще ни в какие ворота не лезет, - произнесла я так, чтобы меня можно было услышать.
– Чего это не лезет?
– насмешливо бросила Анжела и, снова обернувшись к моему гостю, продолжила натиск: - Можно мне прямо сейчас уединиться с вами в соседней комнате, чтобы посекретничать о вопросах веры?
– Боюсь, что нет, мадам: я не считаю вопросы веры предлогом для начала разврата.
– Мадам? Именно мадам? Почему не мадмуазель?
Август изогнул бровь.
– Мадмуазель? Вы так уверены в своей невинности, Анжела?
Люда и Таня поперхнулись чаем. Никто, кроме 'мадам', не удержал смешка. Браво, Август, браво!
Анжела сделала глубокий вдох.
– Хорошо, - заговорила она низким грудным голосом.
– Вы, наверное, уже не участвуете в студенческих вечеринках, вы своё отучились?
– Человек учится всю жизнь.
– Правильно. А если я... тебя приглашу в нашу компанию сегодня вечером, придёшь?
Какое право она имеет говорить ему 'ты'?!
Август не спеша сделал полный глоток чая из чашки.
– Это зависит не от меня, а от Вероники, - ответил он и повернул голову в мою сторону.
Теперь все уже на меня смотрели.
– Верунька, неужели оторвёшься от коллектива? Ну что ты, как тебе не стыдно!
– высказалась Таня.
Нет, не в Тане было дело, конечно... Две простых мысли высветились: надо показать Никите, что у меня есть друг, превосходный, надёжный. И надо показать Августу, что у меня был друг, до сих пор ещё достаточно назойливый, даже небезопасный. Может быть, хоть это его немножко расшевелит?
– Я подумаю, девочки, - предложила я.
– Тут и думать нечего, обещала же!
– Подумает она...
– Август, мы вас очень ждём, вы нам понравились!
Анжела поставила чашку на подоконник.
– Думайте, мои хорошие, а мы пойдём, не будем вас отвлекать, - подвела она итог.
– Ну же, девочки, хватит, пора и честь знать, правда? Лидка, бросай жрать, а то слопаешь весь торт в одну харю, хозяйке и гостю ничего не останется!
('Да и то уже почти ничего не осталось', - вздохнула я.)
С похожими шуточками и прибаутками про необходимость беречь фигуру, не отвлекать научных работников от их труда на пользу обществу и пр. Анжела подняла подруг с места. Ещё прошло пять минут девичьего гомона, толкотни, просьб прийти обязательно, записи на листе бумаги адреса и способов добраться до места, смешков и шуточек, традиционных чмоканий в щёчку при прощании и прочего такого, прежде чем я сумела закрыть за ними дверь.
XVIII
Вернулась на кухню (Август собирал блюдца в раковину за нашими неряхами) и выпалила, раздувая ноздри:
– Это же чёрт знает что такое!
– За что вы на меня набрасываетесь?
– изумился он.
– Чем я перед вами провинился?
– Вы - ничем. Вами я восхищалась. Но Анжела как может так по-хищнически себя вести?! Ещё подругой называется...
– А она действительно ваша подруга?
– Нет, просто так говорится: в одной группе учимся.
– Что же, я вчера как раз...
– Перестаньте!
– возмутилась я.
– Что толку от того, что вы не ошиблись про неё? Людей от постоянной правоты тошнит!
Тут же я испугалась этой своей вспышки.
– Хорошо, - покорно согласился Август.
– Я могу ничего не говорить, никаких суждений не выносить. Действительно, морализаторство раздражает, даже в форме простого наблюдения. Люди не хотят, чтобы за ними наблюдали и выносили им оценки.
– Пожалуйста, извините!
– За что, если вы правы? Я неуместен и не ко времени...
– Август, милый... Меня больше всего знаете что возмутило? То, что она с вами перешла на 'ты'. Почему мне не позволено, а ей можно?
– Она не перешла на 'ты', а обратилась ко мне на 'ты', тут всё же есть разница.
– Да, но вы её не одёрнули, будто так и надо, а почему? Вы ведь её на семь лет старше!
– Как и вас.
Я осеклась.
Август присел на табурет, невидяще глядя в стену, на миг до ужаса, до сердечной дрожи напомнив мне Печорина с картины Врубеля. Проговорил:
– Я должен ехать...
– Как?!
– испугалась я.
– Уже совсем, навсегда?
– Нет, пока только на... предприятие.