Тронула губы помадой, совсем немного.

Переодевшись в домашнее, снова пошла к зеркалу, осталась недовольна своим затрапезным видом, и вдруг достала из шкафа два лучших платья: клетчатое и голубое. Голубое открывает руки: это, пожалуй, нескромно, что ещё может подумать товарищ научный работник... Он ведь уже взрослый мужчина, не мальчишка, даже не ровесник! Голова идёт кругом... Не рано ли только она идёт кругом? У него обратный билет на понедельник... А вот клетчатое будет в самый раз. Мне и Лидочка, как была в нём, завидовала, а зависть - верный знак...

Надеть рижские янтарные бусы или нет?

Неужели Юсуповы были князьями? Я бы не хвалилась на его месте: придумал чем хвастаться... И неужели к чаю ничего не будет? Ведь не откажется от чаю вечером... Надо добежать до гастронома, купить тортик. Я так и сделала: расщедрилась на 'Сказку' за рубль девяносто. Пусть каждый видит, что я не жадина, не торговка и не выгодоприобретательница, а честная советская девушка.

Советская я или не советская, всё-таки? Судя по тому, что не веду себя, как Анжела, хочется верить, что советская. (Неужели это правда, про использование мужчин? Фу, не надо об этом думать.) А вот ещё вопрос: смазать ли зам'oк на двери? Масло в маслёнке, маслёнка на антресоли, достать и несколько капель уронить - минутное дело, и если не смазать, неслышно не повернёшь (мало ли ночью потребуется выйти по житейской надобности). А если смазать, отец вернётся и заметит, пожалуй. Спросит: зачем зам'oк смазан? Тогда и придётся всё рассказать. Ну и что же, и рассказать: как будто что-то ужасное, что-то преступное совершилось. Беспечное - пожалуй, но не ужасное ведь, не преступное.

Или не говорить отцу ничего? Обидится же ещё, скажет: или мало денег оставляю тебе? Что это, красавица, у тебя, дочки руководящего работника, за мелкобуржуазные повадки?

Ближе к ночи я всё-таки попробовала читать книжку, но задремала с книжкой на диване в большой комнате - и проснулась от звонка в дверь.

Август пришёл усталый и еле нашёл силы улыбнуться мне в качестве приветствия.

– Вы спали, - заметил он (увидел на щеке след от диванной подушки? Или просто надо причёсываться?).
– Стыжусь за то, что вас разбудил.

– Я согрею чаю. Я купила торт специально для вас.

– А как же тибетские йоги?
– шутливо попробовал он отбояриться от моего торта.

– По маленькому кусочку, пожалуйста! Иначе вы меня обидите как хозяйку. Хотя хозяйка из меня никудышная...

Мы пили чай и молчали. Как будто это молчание что-то новое создавало между нами: ту робость, ту неловкость, которая уже знак не просто дружбы... Август нарушил его лаконичным сообщением:

– Сегодня узнал, что у меня меньше времени, чем я думал. Мне придётся уехать не во вторник, а послезавтра.

– Очень жаль, - только и сумела я сказать.

– И мне, - признался он.
– И ещё жаль, что вам жаль. Ника, милая, не привязывайтесь ко мне, пожалуйста!

– Кто вам сказал, что я привязываюсь?

– Ваше платье, ваши бусы, ваша губная помада. Правда, я бы не носил именно бусы на вашем месте: они с клетчатым платьем никак не рифмуются. Оно само по себе красивое.

– 'Красивое'... Спасибо, хоть это оценили! Вы ужасный человек, противный, невозможный!

– А вы очень симпатичная девушка, и вам бусы совсем лишние.

– Назло теперь не сниму, и не надо расточать мне пошлые комплименты.

– Это не комплименты, а правда. Но и вы тоже правы, - вдруг грустно согласился он.
– Исключительная пошлость - поздним вечером говорить девушке комплименты, будто я добираюсь до вас. Даю вам слово, что даже...

– Перестаньте!
– почти крикнула я.
– Не надо мне никаких ваших слов, и хватит на сегодня воспитательных бесед, всё! Постельное бельё я сложила на кровати, ваша комната самая дальняя, доброй ночи!

Август кивнул в ответ на моё 'Доброй ночи', будто говоря этим своим кивком: что возьмёшь со скандальной девицы? Хоть чаю без неё попью спокойно... А я встала, ушла в отцовский кабинет, заперла дверь, упала на диван и заплакала без всякой причины. О чём я плакала? Может быть, просто мне хотелось кинуться ему на шею, и самой себе я в этом признаться стыдилась?

XV

Около трёх часов ночи я проснулась от какого-то шума, вроде прибоя. Шум был только у меня в ушах: от стука сердца.

Нет, ничего не произошло, но я сама встала и, накинув халат, на цыпочках подошла к двери.

'Зачем я встала?
– побежали мысли.
– Потому что хочу в уборную. Но это же неправда! Тогда на кухню, выпить стакан воды. И это неправда. А что - правда? Правда то, что если он сейчас стоит за этой дверью, надо выйти и этим его обезоружить. Сурово указать, что так делать нельзя. И пусть видит, что не боюсь я его нисколечко'.

Решительно я повернула ручку замка и распахнула дверь.

Ну разумеется, никого. Что это за ерунда мне забралась в голову?