Я осеклась и молчала, пока мы не заняли два свободных места. Только после этого сумела выговорить:

– Вы меня пристыдили сейчас по-настоящему. В первый раз, по-настоящему. Смотрите, у меня даже уши красные стали.

– Я не хотел.

– Не хотели, но у вас получилось. Вы, пожалуйста, Анжелу извините. Хотя какое вам дело!, вы её увидели раз в жизни...

– Её - да, а дам вроде неё очень много видел.

– Где это, любопытно... А ещё, Август, я сейчас поняла и поверила, что вы - наш человек, советский.

– До того, значит, не верили?

– Я не про паспорт, он у нас у всех одинаковый. Я про то, что в голове. Это всё... не глупо сейчас прозвучало? Не как на школьной линейке? Если бы я кому-то вроде Анжелы сказала о советском человеке, наверняка почувствовала бы себя круглой дурой.

– Я не Анжела, к частью. Это искренне прозвучало, и я вам за это определение очень... очень благодарен.

Я искоса, но внимательно поглядела на своего спутника, пытаясь понять, нет ли в его ответе доли насмешки или притворства. Август поймал мой взгляд.

– Сомневаетесь в том, что я правду говорю?
– спросил он.

– Да, - призналась я.
– Да, то есть не в вас сомневаюсь, а в себе. Помните, в 'Доживём до понедельника' девочка написала в школьном сочинении, что хочет простого человеческого счастья, семью и детей, без всех этих наших строек коммунизма и великих свершений, а ей двойку влепили?

– Помню, представьте себе.

– Разве справедливо? Она же правду писала!

– Нет, несправедливо.

– А чем тогда Анжела виновата? Я вам верю, верней, чувствую, что есть какая-то правда в том, что вы сказали, иначе бы у меня уши не горели после ваших слов. Но я понять хочу, почему. Разве она не хочет, как та девочка, простого человеческого счастья?

– Она хочет б'oльшего, Ника, - ответил Август очень серьёзно.
– Она не счастья хочет, а хочет жить за счёт мужчин и вертеть ими в своё удовольствие.

– Почему вы так в этом уверены?

– Потому что много таких дам видел, говорю вам.

– Но ведь это, то есть если это правда... что-то вроде проституции?

– Вы произнесли это слово, не я.

– Очень жестоко так судить человека!
– воскликнула я. Выпрямилась и сидела так минут пять, глядя прямо перед собой, не проронив ни слова. Потом, когда сообразила, что совсем это неприлично выходит, пробурчала:

– А в капстранах это вообще не считают зазорным...

– Что именно?
– терпеливо уточнил Август.

– То, что женщина живёт на зарплату мужчины.

– Милая моя, тут ведь не про одни деньги речь, - выговорил мой спутник с холодком в голосе.
– Ваша Анжела стремится разнуздать в мужчине животные желания, чтобы после иметь право презирать их, нас то есть, за то, что она сама в них пробудила. Это всё равно, что уронить человека в грязь -поскользнуться каждый может, - а после стоять рядом и приговаривать: 'Ну ты и свинья, уважаемый!'

Я смущённо откашлялась, и до самой нашей остановки мы ни о чём больше не говорили. 'Животные желания', ишь ты! 'Разнуздать'! Экий Лев Толстой нашёлся. Ну и разнуздать, так они говорят там, в Сибири, а неправда разве? А признание про 'Поскользнуться каждый может' - тоже интересное, конечно... Женат ли он, интересно? Стоп, что же я сразу не задумалась?

– Вы женаты?
– спросила я быстро, отрывисто, без связи с предыдущим. Август помотал головой. Я недоверчиво поджала губы: так он и скажет тебе, что женат, когда молодая девочка его к себе домой пригласила! Только не наделай глупостей, голубушка!

VIII

В начале улицы Кривова на первом этаже пятиэтажки есть гастроном, и я предложила заглянуть туда, а то холодильник совсем пустой. Август пришёл в восхищение от продуктовых корзинок.

– Только не говорите, что у вас в Новосибирске магазинов самообслуживания тоже нет!
– не удержалась я.

– У нас?
– поднял он брови.
– Есть конечно. Удивился тому, что у вас есть...

Корзинку он наполнил доверху даже и лишними, на мой взгляд, продуктами, и расплатился сам, не слушая моих возражений.

– Это некрасиво с вашей стороны!
– заявила я, едва мы вышли на улицу.
– Сами критикуете женщин, которые живут на иждивении мужчин, и сами отказываетесь у меня взять деньги! А потом и упрекнёте в том, что... фу, даже говорить не хочу.

– Это дружеский жест, Ника, а совсем не... и как вам самой не стыдно!

Я упрямо помотала головой.

– Ни капельки мне не стыдно, - сообщила я.
– Ни вот капельки, ни столько, ни полстолечка. (Стыдно было, конечно, ужасно.) А вы тоже хороши! Стали мне тут про 'животные желания' рассказывать и всякую толстовщину развели. Вы уж определитесь, сударь, я для вас советская девушка или нет. Если советская, так я и знать про это ничего не знаю.