– Твой совсем озверел, рвется сюда, остановить не можем. Ты закутай грудь и подойди к окошку, поговори с ним, образумь.

Наташа долго шарила ногами по полу, пытаясь попасть в тапочки, но сумела надеть только один, и так и подошла к окну, в одном тапке, открыла его, и всмотрелась с высоты второго этажа в лицо мужа, обращенное к ней. Она сразу увидела, как ни плоха была, что Семен весь кипит от гнева и возмущения, и только никак не могла сообразить, откуда он узнал, где она и что с ней?

– В понедельник тебя выпишут, - не вдаваясь ни в какие подробности, ничего не объясняя, сказал Семен.
– Я приеду и заберу тебя вместе с сыном.

– Ты поняла меня? Одну не возьму, и в дом не пущу.

Он повернулся, и ушел, даже не обернувшись, и по мере такого, как он уходил и вот уже и скрылся за углом дома, так сейчас похожего на тот, к которому она шла к заболевшему сыну, и он исчез из ее поля зрения, а она вдруг как прозрела, очнулась от длительного и страшного тюремного заключения последних месяцев беременности и родов. Глубоко вздохнув, повернулась, дошла до постели, упала в нее и тихо заплакала, и хотя она делала это как могла незаметно, по наступившей тишине в плате поняла, что ее три соседки прекратили свои обычные разговоры обо всем на свете, и прислушиваются к ее плачу. Они уже три дня молча, не высказываясь, наблюдали за тем, как Наталья мается, воздвигая между собой и новорожденным сыном стену, но она ни секунды не сомневалась, что они за ее спиной обсуждают ситуацию и осуждают ее.

Наталья лежала на постели, простынь была испачкана ее кровью, и пятно кровавое виднелось и неприятно напоминало о перенесенных при родах страданиях, но она уже не чувствовала себя курицей, которую хотят положить в суп, а немолодой женщиной, родившей третьего сына, и после ухода мужа, оскорбленного ее действиями и хитростями, и сказавшего свое решающее, не допускающее никаких уверток с ее стороны, слово, с огромным счастливым облегчением ощутила себя матерью троих детей.

Утомленная предыдущими бессонными ночами, она задремала. Через час, когда в палату привезли детей, на каталке лежал и ее ребенок, и, как каждый раз, ей предложили покормить его, предложили формально, не надеясь, что она согласится, она вдруг оживилась, взяла сына на руки, ласково расправила пальцами жиденькие волосенки, прилипшие к голове, и приложила его к груди.

Ребенок открыл глаза, уцепился за сосок, и громко зачмокал, засосал.

– Боевой... пацан, - сказала сидящая напротив соседка, кормившая девочку.

И Наталья счастливо улыбнулась в ответ, и никогда больше не вспоминала эти страшные три дня в роддоме, раз и навсегда решив, что она головой повредилась от того, что тяжело переносила беременность, и тем легче ей было забыть все это, приписав свое дикое решение затемнению мозгов.

Как обычно бывает в семьях, где младший ребенок много моложе двух старших, Витю баловали больше, чем его старших братьев. И сейчас Наталья Александровна, закончив свое неприличное ползание на коленках под бетонной стеной, решительно направлялась в палату, где лежал в тяжелом гриппозном жару ее младший сын, который вчера прислал матери СМС: я лежу в медпункте, весь в жару и очень пить хочется.

Из-за этой СМС она и была сейчас здесь.

***

– Ты не представляешь, Зина, что я застала, когда туда пришла.

Наташа рассказывала мне историю своего посещения сына в воинской части:

– Он лежит в палате совершенно один, никого нет, губы растрескались от жара, температура 39,5 , ни аспирин, ни анальгин они ему ни разу ни дали, и он даже не пил с вечера, а время шло к полудню! Я дала ему таблетки, напоила водой, принесла с собой, и прямиком к начальнику части.

– Ну и бучу я там устроила, всех на ноги подняла!

– Что за безобразие, - говорю, солдат ваш лежит в жару вторые сутки, а ему ни одной таблетки жаропонижающего не дали, и даже попить не принесли! В медсанчасти ни души нет, все как вымерли! Я в Интернете обо всем напишу, ославлю вас на всю страну.

– Как они, Зина, засуетились, как забегали: Наталья Александровна, Наталья Александровна, вы нас извините, это больше не повторится, меры будут приняты, все будет с вашим сыном в порядке.

– А как ты туда попала, они не интересовались?

– Нет, что ты! Они были озабочены тем, как искупить свои грехи, где им о моих думать!

Она засмеялась:

– Написал, что сейчас все в порядке, выздоровел он.

– И всего-то год служить,- сказала я.- А за этот год чего только не натерпишься.

– Все же лучше, чем раньше, когда два было.

– Это само собой.

***

Квартира напротив нашей была какой-то невезучей.

В ней все время менялись жильцы.

Кто жил в начале я сейчас даже и не помню, а потом долгое время жила пара: она очень энергичная немолодая женщина, а он в очках, некрасивый, но держался с достоинством.

Как-то в разговорах выяснилось, что они сюда перебрались из Москвы, детям делали квартиру.

Чьему ребенку я не знаю, дети у них были от предыдущих браков.

Они сошлись на старости лет, и дружно жили, благодаря его счастливому умению жить подкаблучником припеваючи, всецело доверяя жене.

Встречаясь с Василием Сергеевичем и глядя в его крохотные глаза-шарики, уменьшенные сильными плюсовыми линзами, я всегда думала, а кто была его первая жена, с которой ему удалось не ужиться, в то время как с таким заводным танком, как Любовь Ивановна он живет душа в душу?