Наконец, я раз и навсегда решила, что первой жене он просто наскучил до чертиков, и она пустилась во все тяжкие, лишь бы как-то украсить свою жизнь.

Не выдержала жизни с занудой, заводила связи на стороне

Он каким-то образом узнал об этом, затосковал, стал задумываться о разводе, а тут ему и подвернулась Любовь Ивановна, к тому времени уже свободная женщина, утешила его, и быстренько пришпилила к себе.

Энергия Любовь Ивановны была невиданных размеров.

Слабо растрачиваемая на покорного мужа, она протекала через щели под дверью, перебиралась через пространство нашего лестничной площадки и бесцеремонно просачивалась к нам в квартиру.

Я подходила к входной двери и ощущала шестым чувством шеборшание сгустков энергии у порога.

Спастись было невозможно, оставалось только затаиться, и сохранять дружеские отношения (нейтральные эта кипучая натура не признавала)

У них был большой красивый пес неизвестной мне охотничьей породы, окрас белый и коричневым, который при встрече радостно ко мне кидался, обрывая поводок, задирал мне юбку и обнюхивал со всех сторон, от чего я приходила в жуткое замешательство.

– Это он с вами так знакомится, не волнуйтесь, - успокаивала меня Любовь Ивановна.

Но пес при следующей встрече начисто забывал, что он со мной уже знаком, и снова лез мордой под юбку.

Понятно, что такая женщина, поселившись на этаже, незамедлительно начала встревать во все, что ее или совсем не касалось, или, с моей точки зрения, касалось очень мало. Вступала в неравную борьбу, из которой, несмотря на численное преимущество противника, иногда выходила победительницей.

В основном, она боролась с мальчишками.

Как-то я выхожу, она мне и говорит:

– Представляете, сейчас мальчишек прогнала. Катаются здесь, по площадке на велосипедах, грязь разносят, выгнала их, и представляете, они даже не в нашем доме живут, а в доме напротив. Туда побежали, я проследила. Живут напротив, и сюда приехали кататься!

– Прекрасно представляю, - заверила я ее.- И где они живут, знаю. Это товарищи моего сына. Я их в квартиру не пустила, чтобы грязи не натащили, вот они по площадке и катались, Сашку ждали.

На ее лице обнаружилось замешательство, причину которого я не поняла: толи она была смущена тем, что прогнала друзей моего сынишки (им лет по 8 тогда было и отпор они дать не могли) или она знала, кого выгоняет, и хотела дать мне понять, что такого допускать не следует, а сейчас, когда я была так обескураживающее прямолинейна, и оказывается, не намеревалась страдать угрызениями совести из-за безобразий приятелей сына, она слегка растерялась.

Впрочем, будем справедливы, вернее, я думаю, первое, а остальное мои происки.

До того, они уехали из нашего подъезда, Любовь Ивановна еще раз имела стычку с приятелями сына, уже не с мальчишками, а с подростками, они часто сидели на ступенях лестницы, играли на гитаре и курили.

Во всяком случае, когда мы были дома, в квартире, они сидели на лестнице, а когда мы уходили, то, конечно, забивались к нам, но табаком никогда не пахло. Видимо, сын запрещал друзьям курить у нас дома.

Обычные подростки, которым негде скрыться от глаз взрослых, только на грязных ступенях редко моющегося подъезда.

Стены нашего подъезда были исписаны кличкой Сашки, и как войдешь в подъезд, так на первом и на нашем этаже красовалось выцарапанное гвоздем: Крем.

Вот Любовь Ивановна, заметив, как один из подростков что-то ковыряет у стены, стала его стыдить за то, что он портит стены в чужих подъездах, когда прекрасно мог делать это в своем.

А подъезд наш не ремонтировался лет пятнадцать, и приобрел за это время очень живописный вид, и не только кличка моего сына украшала стены, а если пойти по этажам, то для каждого находилась своя надпись, вплоть до объяснений в любви, и даже прямых указаний, кто с кем что делал.

И бороться за чистоту стен, было, по крайне мере, совершенно не рационально, если не сказать, бессмысленно: если к двум сотням надписей прибавится еще одна и их станет 201 , то что, собственно, изменится?

Стремление украшать стены пещер свойственно было еще первобытным людям, и современные мало от них отличались.

Десять лет назад, когда наш подъезд имел еще цивилизованный вид, я делала жалкие попытки бороться со стенописью, просила Сашку поратовать за то, чтобы его товарищи не разукрашивали наш подъезд, но он только развел руками, а сама я с ними не связывалась: конечно, они меня выслушают, и головой покивают, что все поняли, но как писали, так будут писать.

Любовь Ивановна работала озеленителем (она закончила Тимирязевку), взращивала тоненькие деревца, посаженные рядами и привязанные к палочкам, чтобы эти культурные саженцы не пострадали от ветра, и имела смутные представления, какие буйные заросли образуются из молодой не окультуренной человеческой поросли. В конце концов, она растила дочь, а это далеко не то же самое, что вырастить сына.

Вот такая поросль, в лице одноклассника моего сына, а он учился в трех классах,

(последовательно, не параллельно) и одноклассников у него было видимо-невидимо, и сейчас это были не те его приятели, которые катались на велосипедах, а другие, обиделась на безапелляционный тон Любовь Ивановны и нагрубила ей.