Уезжать нам с Асей страшно не хотелось, а пришлось и сейчас мы уже мчим (как мчим ты знаешь) к Варшаве.

В последнее время очень много работы — завязались бои и в Москве нас более суток не держат.

Все не удается получить почту в Белостоке и если какие-нибудь твои письма остаются без ответа — не удивляйся — они просто еще не прочитаны.

Я мечтаю после этого рейса на время бросить службу и поселиться с Верой на даче. Отдых для меня необходим — лето уже кончается, а что будет зимой неизвестно.

Не удивляйся паралитичному почерку — вагон немилосердно качает.

Пиши по-прежнему на Белосток и на Верин адр<ес> в Москву. В Москве я теперь буду бывать часто. Я слышал, что ты собираешься остаться на зиму в деревне — это прекрасно! Я сам буду жить не в Москве.

Шлю тебе нежный привет.

Сережа

<Белосток — Варшава>

Милая Лилька, не пишу тебе, потому что замотался до смерти.

Сейчас у нас кошмарный рейс. Подробности потом. Думаю, что после этого рейса, буду долго отдыхать или совсем брошу работу. Ты даже не можешь себе представить десятой доли этого кошмара.

Но обо всем после.

Целую и люблю

Сережа

Дорогая Лиленька,

Подумай — до сих пор дела мои не подвинулись ни на йоту. Неожиданно мой возраст студентов призвали и это окончательно замутило мои планы.

Но я «тверд по-прежнему» и для того, чтобы не потерять этой твердости — начал готовиться к экзаменам. Сегодня я иду на жеребьевку. [85]

Не писал тебе из-за чудовищного сумбура, который не располагает к зафиксированию.

Сегодня у тебя будет Мандельштам, который расскажет о всех московских новостях.

О себе думаю, что вернее всего попаду в Коктебель, что на медицинском осмотре меня признают негодным. Самому же мне хочется только покоя. Я измытарен до последней степени.

В Москве весна. В комнатах сидеть нет сил. Все залито солнцем и колокольным звоном. По-старому хочется отъезда и перемены.

Вообще настроение птичье — перелетное.

Из всех сил примись за свое горло. С горлом можно сделать все, при настойчивости. Это я определенно знаю.

Где ты проводишь лето? Вообще напиши мне что-ниб.

Не принимай моего молчания за холод, «черствость души» и пр…

Просто сумбур.

Достань для меня у Н<юти> денег. У нас страшное безденежье. Вышли их телеграфом.

— Христос Воскресе!

Сережа

Москва

Лиля, куда тебе писать?

Я успел вернуться в Москву и через неделю вернее всего или еду в Одессу, [86] или остаюсь в Москве. Вчера проводил Нютю на Кавказ. [87]

Произошло знакомство Нюры и Лизы [88] с Алей.

Мне предстоит пустая неделя. Нет охоты за что-либо взяться.

Сообщи немедленно куда тебе писать.

Мой адр<ес>: Борисоглебский 6.

Привет

С.

<Москва>

Дорогая Лиленька, я еще на свободе, но эта свобода мне горше всякой несвободы.

— Все товарищи моего возраста уже в военных школах и только человек пятьдесят студентов очутились в одном со мной положении. Военный Госпиталь, кажется, затерял наши бумаги и теперь каждые пять дней мы обязаны являться к Воинскому начальнику, который неизменно нам повторяет: — зайдите дней через пять — о вас сведений нет.

Все это время я мог бы спокойно жить в Коктебеле. Ужасно обидно!

— Прожил несколько дней с Асей Цветаевой и с Мариной в Александрове под Москвою (80 в<ерст>). Но теперь сбежал оттуда и живу один в Москве. Захотелось побыть совсем одному. Я сейчас по-настоящему отдыхаю. Читаю книги мне очень близкие и меня волнующие. На свободе много думаю, о чем раньше за суетой подумать не удавалось.

Лиленька, ты мне близка и родственна сама не знаешь в какой мере. Мы разными путями и при совсем разных характерах приходим к одному и тому же. Я чувствую, что могу говорить с тобой захлебываясь о самых важных вещах. И если не говорю, то это только случайность.