Степь отпоёт (сборник)
вернуться

Хлебников Виктор
Шрифт:

149. «Детуся! Если устали глаза быть широкими…»

Детуся! Если устали глаза быть широкими,Если согласны на имя «браток»,Я, синеокий, клянусяВысоко держать вашей жизни цветок.Я ведь такой же, сорвался я с облака,Много мне зла причинялиЗа то, что не этот,Всегда нелюдим,Везде нелюбим.Хочешь, мы будем брат и сестра,Мы ведь в свободной земле свободные люди,Сами законы творим, законов бояться не надо,И лепим глину поступков.Знаю, прекрасны вы, цветок голубого.И мне хорошо и внезапно,Когда говорите про СочиИ нежные ширятся очи.Я, сомневавшийся долго во многом,Вдруг я поверил навеки:Что предначертано там,Тщетно рубить дровосеку.Много мы лишних слов избежим.Просто я буду служить вам обедню,Как волосатый священник с длинною гривой.Пить голубые ручьи чистоты,И страшных имен мы не будем бояться.13 сентября 1921, начало 1922

150. «Золотистые волосики…»

Ю. С.

Золотистые волосики,Точно день Великороссии.В светло-серые лучиПолевой глаз огородится:Это брызнули ключиСиневы у Богородицы.1921

151. «Песенка – лесенка в сердце другое…»

Песенка – лесенка в сердце другое.За волосами пастушьей соломыГлаза пастушески-святыеНе ты ль на дороге БатыяИскала людей незнакомых?1921

152. «Звенят голубые бубенчики…»

Звенят голубые бубенчики,Как нежного отклика звук,И первые вылетят птенчикиИз тихого слова «люблю».1921

153. «На родине красивой смерти – Машуке…»

На родине красивой смерти – Машуке,Где дула войскового дымОбвил холстом пророческие очи,Большие и прекрасные глаза,И белый лоб широкой кости, –Певца прекрасные глаза,Чело прекрасной костиК себе на небо взяло небо,И умер навсегдаЖелезный стих, облитый горечью и злостью.Орлы и ныне помнятСражение двух желез,Как небо рокоталоИ вспыхивал огонь.Пушек облаков тяжелый выстрелВ горах далече покатилсяИ отдал честь любимцу чести,Сыну земли с глазами неба.И молния синею веткой огняБлеснула по небуИ кинула в гроб травянойКак почести неба.И загрохотал в честь смерти выстрел тучиТяжелых гор.Глаза убитого певцаИ до сих нор живут не умираяВ туманах гор.И тучи крикнули: «Остановитесь,Что делаете, убийцы?» – тяжелый голос прокатился.И до сих пор им молятся,Глазам,Во время бури.И были вспышки грозПрекрасны, как убитого глаза.И луч тройного бога смертиПо зеркалу судьбыБлеснул – по Ленскому и Пушкину, и брату в небесах.Певец железа – он умер от железа.Завяли цветы пророческой души.И дула дым священникомПропел напутственное слово,А небо облачные почестиВоздало мертвому певцу.И доныне во время буриГорец говорит:«То Лермонтова глаза».Стоусто небо застонало,Воздавши воинские почести,И в небесах зажглись, как очи,Большие серые глаза.И до сих пор живут средь облаков,И до сих пор им молятся олени,Писателю России с туманными глазами,Когда полет орла напишет над утесомБольшие медленные брови.С тех пор то небо серое –Как темные глаза.<Октябрь 1921>

154. Голод

Почему лоси и зайцы по лесу скачут,Прочь удаляясь?Люди съели кору осины,Елей побеги зеленые…Жены и дети бродят по лесуИ собирают березы листыДля щей, для окрошки, борща,Елей верхушки и серебряный мох –Пища лесная.Дети, разведчики леса,Бродят по рощам,Жарят в костре белых червей,Зайчью капусту, гусениц жирныхИли больших пауков – они слаще орехов.Ловят кротон, ящериц серых,Гадов шипящих стреляют из лука,Хлебцы пекут из лебеды.За мотыльками от голода бегают:Целый набрали мешок,Будет сегодня из бабочек борщ –Мамка сварит.На зайца что нежно прыжками скачет по лесу,Дети, точно во сне,Точно на светлого мира видение,Восхищенные, смотрят большими глазами,Святыми от голода,Правде не верят.Но он убегает проворным виденьем,Кончиком уха чернея.Вдогонку ему стрела полетела,Но поздно – сытный обед ускакал.А дети стоят очарованные…«Бабочка, глянь-ка, там пролетела…Лови и беги! А там голубая!..»Хмуро в лесу. Волк прибежал издалёкаНа место, где в прошлом годуОн скушал ягненка.Долго крутился юлой, всё место обнюхал,Но ничего не осталось –Дела муравьев, – кроме сухого копытца.Огорченный, комковатые ребра поджалИ утек за леса.Там тетеревов алобровых и седых глухарей,Заснувших под снегом, будет лапойТяжелой давить, брызгами снега осыпан…Лисонька, огнёвка пушистая,Комочком на пень взобраласьИ размышляла о будущем…Разве собакою стать?Людям на службу пойти?Сеток растянуто много –Ложись в любую…Нет, дело опасное.Съедят рыжую лиску,Как съели собак!Собаки в деревне не лают…И стала лисица пуховыми лапками мыться,Взвивши кверху огненный парус хвоста.Белка сказала, ворча:«Где же мои орехи и желуди? –Скушали люди!»Тихо, прозрачно, уж вечерело,Лепетом тихим сосна целоваласьС осиной.Может, назавтра их срубят на завтрак.7 октября 1921

155. Трубите, кричите, несите!

Вы, поставившие ваше брюхо на пару толстых свай,Вышедшие, шатаясь, из столовой советской,Знаете ли, что целый великий край,Может быть, станет мертвецкой?Я знаю, кожа ушей ваших, точно у буйволов мощных, туга,И ее можно лишь палкой растрогать.Но неужели от «Голодной недели» вы ударитесь рысаками в бега,Когда над целой странойПовис смерти коготь?Это будут трупы, трупы и трупикиСмотреть на звездное небо,А вы пойдете и купитеНа вечер – кусище белого хлеба.Вы думаете, что голод – докучливая мухаИ ее можно легко отогнать,Но знайте – на Волге засуха:Единственный повод, чтобы не взять, а – дать.Несите большие караваиНа сборы «Голодной недели».Ломоть еды отдавая,Спасайте тех, кто поседели!Волга всегда была вашей кормилицей,Теперь она в полугробу.Что бедствие грозно и может усилиться –Кричите, кричите, к устам взяв трубу!Октябрь 1921

156. Обед

Со смехом стаканы – глаза!Бьется игра мировая!Жизни и смерти жмурки и прятки.Смерть за косынкой!Как небо, эту шею бычьюСекач, как месяц, озарял.ЧеловекСидит рыбаком у моря смертей,И кудри его, как подсолнух,Отразились в серебряных волнах.Выудил жизнь на полчаса.Мощным берегом ВолгиЛомоть лежит каравая –Укором, утесом, чтобы на немСтарый Разин стоял,Подымаясь как вал.И в берег людейБилась волна мировая.Мяса образаНад остовом рта:Храмом голоднымБыли буханки серого хлеба.ТучейСмерти усталой волною хлесталиО берег людей.Плескали и бились русалкойВ камни людей.В тулупе набатаДень пробежал.В столицы,Где пуль гульба, гуль вольба,Воль пальба,Шагнуть тенью Разина.<Октябрь 1921>

157. «Волга! Волга!»

Волга! Волга!Ты ли глаза-трупыВозводишь на меня?Ты ли стреляешь глазамиСёл охотников за детьми,Исчезающими вечером?Ты ли возвела мертвые белкиСёл самоедов, обреченных уснуть,В ресницах метелей,Мертвые бельма своих городов,Затерянные в снегу?Ты ли шамкаешь лязгомЗаколоченных деревень?Жителей нет – ушли,Речи ведя о свободе.Мертвые очи слепцаТы подымаешь?Как! Волга, матерью,Бывало, дикой волчицейЩетинившая шерсть,Когда смерть приближаласьК постелям детей –Теперь сама пожирает трусливо детей,Их бросает дровами в печь времени?Кто проколол тебе очи?Скажи, это ложь!Скажи, это ложь!За пятачок построчной платы!Волга, снова будь Волгой!Бойко, как можешь,Взгляни в очи миру!Граждане города голода.Граждане голода города.Москва, остров сытых вековВ волнах голода, в море голода,Помощи чарус взвивай.Дружнее, удары гребцов!<Октябрь – ноябрь 1921>

158. «В тот год, когда девушки…»

В тот год, когда девушкиВпервые прозвали меня старикомИ говорили мне: «Дедушка», – вслух презираяОскорбленного за тело, отнюдь не стыдливоПоданное, но не съеденное блюдо,Руками длинных ночей,В лечилицах здоровья, –В это<м> я ручье НарзанаОблил тело свое,Возмужал и окрепИ собрал себя воедино.Жилы появились на рук<ах>,Стала шире грудь,Борода шелковистаяШею закрывала.7 ноября 1921