Степь отпоёт (сборник)
вернуться

Хлебников Виктор
Шрифт:
Морской берег.Небо. Звезды. Я спокоен. Я лежу.А подушка – не камень, не перья:Дырявый сапог моряка.В них Самородов в красные дниНа море поднял восстаньеИ белых суда увел в Красноводск,В красные воды.Темнеет. Темно.«Товарищ, иди, помогай!» –Иранец зовет, черный, чугунный,Подымая хворост с земли.Я ремень затянулИ помог взвалить.«Саул!» («Спасибо» по-русски.)Исчез в темноте.Я же шептал в темнотеИмя Мехди.Мехди?Жук, летевший прямо с черногоШумного моря,Держа путь на меня,Сделал два круга над головойИ, крылья сложив, опустился на волосы.Тихо молчал и послеВдруг заскрипел,Внятно сказал знакомое словоНа языке, понятном обоим.Он твердо и ласково сказал свое слово.Довольно! Мы поняли друг друга!Темный договор ночиПодписан скрипом жука.Крылья подняв, как паруса,Жук улетел.Море стерло и скрип и поцелуй на песке.Это было!Это верно до точки!1921

141. Дуб Персии

Над скатертью запутанных корнейПустым кувшиномПодымает дуб столетние цветыС пещерой для отшельников.И в шорохе ветвейШумит созвучиеС Маздаком Маркса,«Хамау, хамау!Уах, уах, хаган!» –Как волки, ободряя друг друга,Бегут шакалы.Но помнит шепот тех ветвейНапев времен Батыя.Лето 1921

142. «Ночи запах – эти звезды…»

Ночи запах – эти звездыВ ноздри буйные вдыхая,Где вода легла на гвозди,Говор пеной колыхая,Ты пройдешь в чалме зеленойИз засохнувшего сена –Мой учитель опаленный,Черный, как костра полено.А другой придет навстречу,Он устал, как весь Восток,И в руке его замечуКрасный сорванный цветок.<Лето 1921>

143. «Ручей с холодною водой…»

Ручей с холодною водой,Где я скакал, как бешеный мулла,Где хорошо.Чека за сорок верст меня позвала на допрос.Ослы попадались навстречу.Всадник к себе завернул.Мы проскакали верст пять.«Кушай», – всадник чурек отломил золотистый,Мокрый сыр и кисть голубую вина протянул на ходу,Гнездо голубых змеиных яиц,Только нет матери.Скачем опять, на ходуКушая неба дары.Кони трутся боками, ремнями седла.Улыбка белеет в губах моего товарища.«Кушай, товарищ», – опять на ходу протянулась рука с кистью глаз моря.Так мы скакали вдвоем на допрос у подножия гор.И буйволов сухое молоко хрустело в моем рту,А после чистое вино в мешочках и золотистая мука.А рядом лес густой, где древний стволБыл с головы до ног окутан хмурым хмелем,Чтоб лишь кабан прошиб его, несясь как пуля.Чернели пятна от костров, зола белела, кости.И стадо в тысячи овец порою, как потоп,Руководимо пастухом, бежало нам настречуЧерными волнами моря живого.Вдруг смерилось темное ущелье. Река темнела рядом,По тысяче камней катила голубое кружево.И стало вдруг темно, и сетью редких капель,Чехлом холодных капельПокрылись сразу мы. То грозное ущельеВдруг встало каменною книгой читателя другого,Открытое для глаз другого мира.Аул рассыпан был, казались саклиБуквами нам непонятной речи.Там камень красный подымался в небоНа полверсты прямою высотой, кем-то читаемой доныне.Но я чтеца на небе не заметил,Хотя, казалось, был он где-то около.Быть может, он чалмой дождя завернут был.Служебным долгом внизу река шумела,И оттеняли высоту деревья-одиночки.А каменные ведомости последней тьмы тем летКрасны, не скомканны стояли.То торга крик? Иль описание любви, и нежной и туманной?Как пальцы рук, над каменной газетой белели облака.К какому множеству столетийОкаменелых новостей висели правильно строки?Через день Чека допрос окончила ненужный,Н я, гонимый ей, в Баку на поезде уехал.Овраги, где клубилася рекаВ мешках внезапной пустоты,Где сумрак служил небу.И узнавал растений храмыИ чины, и толпу.Здесь дикий виноград я рвал,Все руки исцарапав.И я уехал.Овраги, где я лазил, мешки русла пустого, где прятались святилища растений,И груша старая в саду, на ней цветок богов – омела раскинула свой город,Могучее дерево мучая деревней крови другой, цветами краснея, –Прощайте все!Прощайте, вечера, когда ночные боги, седые пастухи, в деревнизолотые вели свои стада.Бежали буйволы, и запах молока вздымался деревом на небоИ к тучам шел.Прощайте, черно-синие глаза у буйволиц за черною решеткою ресниц,Откуда лились лучи материнства и на теленка и на людей.Прощай, ночная темнота,Когда и темь и буйволыОдной чернели тучей,И каждый вечер натыкался я рукойНа их рога крутые,Кувшин на головеПечальнооких женС медлительной походкой.Лето – осень 1921

144. «Я видел юношу-пророка…»

Я видел юношу-пророка,Припавшего к стеклянным волосам лесного водопада,Где старые мшистые деревья стояли в сумраке важно, как старики,И перебирали на руках четки ползучих растений.Стеклянной пуповиной летела в пропасть цепьСтеклянных матерей и дочерейРождения водопада, где мать воды и дети менялися местами.Внизу река шумела.Деревья заполняли свечами своих ветокПустой объем ущелья, и азбукой столетий толпилися утесы.А камни-великаны – как плечи лесной девыПод белою волной,Что за морем искал священник наготы.Он Разиным поклялся быть напротив.Ужели снова бросит в море княжну? Противо-Разин грезит.Нет! Нет! Свидетели – высокие деревья!Студеною волною покрыв себяИ холода живого узнав язык и разум,Другого мира, ледян<ого> тела,Наш юноша поет:«С русалкою Зоргама обрученНавеки я,Волну очеловечив.Тот – сделал волной деву».Деревья шептали речи столетий.Лето – осень 1921

145. «Ра – видящий очи свои в ржавой и красной болотной воде…»

Ра – видящий очи свои в ржавой и красной болотной воде,Созерцающий свой сон и себяВ мышонке, тихо ворующем болотный злак,В молодом лягушонке, надувшем белые пузыри в знак мужества,В траве зеленой, порезавшей красным почерком стан у девушки, согнутой с серпом,Собиравшей осоку для топлива и дома,В струях рыб, волнующих травы, пускающих кверху пузырьки,Окруженный Волгой глаз.Ра – продолженный в тысяче зверей и растений,Ра – дерево с живыми, бегающими и думающими листами, испускающими шорохи, стоны.Волга глаз,Тысячи очей смотрят на него, тысячи зир и зин.Н Разин,Мывший ноги,Подпил голову и долго смотрел на Ра,Так что тугая шеи покраснела узкой чертой.1921

146. Союзу молодежи

Русские мальчики, львамиТри года охранявшие народный улей,Знайте, я любовался вами,Когда вы затыкали дыры трудаИли бросались туда,Где львиная голая грудь –Заслон от свистящей пули.Всюду веселы и молоды,Белокурые, засыпая на пушках,Вы искали холода и голода,Забыв про постели и о подушках.Юные львы, вы походили на морякаСреди ядер свирепо-свинцовых,Что дыру на котлеПаров, улететь готовых,Вместо чугунных втулЛоктем своего тела смело заткнул.Шипит и дымится рука,И на море пахнет жарким – каким?Редкое жаркое, мясо человека.Но пар телом заперт,Пары не летят,И судно послало свистящий снаряд.Вам, юношам, не раз кричавшим«Прочь» мировой сове,Совет:Смело вскочите на плечи старших поколений,То, что они сделали, – только ступени.Оттуда видней!Много и далёкоУвидит ваше око,Высеченное плеткой меньшего числа дней.1921

147. Я и Россия

Россия тысячам тысяч свободу дала.Милое дело! Долго будут помнить про это.А я снял рубаху,И каждый зеркальный небоскреб моего волоса,Каждая скважинаГорода телаВывесила копры и кумачовые ткани.Гражданки и гражданеМеня – государстваТысячеоконных кудрей толпились у окон.Ольги и Игори,Не по заказуРадуясь солнцу, смотрели сквозь кожу,Пала темница рубашки!А я просто снял рубашку –Дал солнце народам Меня!Голый стоял около моря.Так я дарил народам свободу,Толпам загара.1921

148. 1905 год

Пули, летя невпопад,В колокола били набат.Царь! Выстрел вышли:Мы вышли!А, Волга, не сдавай,Дон, помогай!Кама, Кама! Где твои орлы?Днепр, где твои чубы?Это широкие кости,Дворцов самочинные гости,Это ржаная ратьШла умирать!С бледными, злыми, зелеными лицами,Прежде добры и кротки,Глухо прорвали плотинуИ хлынулиТуда, где полкиШашки железные наголо вынули.Улиц, царями жилых, самозваные гости,Улиц спокойных долгие годы!Это народ выпрямляется в ростеСо знаменем алым свободы!Брать плату оков с кого?И не обеднею Чайковского,Такой медовою, что тают души,А страшною, чугунною обеднейОтветил выстрел первый и последний,Чтоб на снегу валялись туши.Дворец с безумными глазами,Дворец свинцовыми устами,Похож на мертвеца,Похож на Грозного-отца,Народ «любимый» целовал…Тот хлынул прочь, за валом вал…Над Костромой, Рязанью, Тулой,Ширококостной и сутулой,Шарахал веник пуль дворца.Бежали, пальцами закрывши лица,И через них струилась кровь.Шумела в колокол столица.Но то, что было, будет вновь.Чугунных певчих без имен –Придворных пушек рты открыты:Это отец подымал свой ременьНа тех, кто не сыты!И, отступление заметив,Чугунным певчим ШереметевМахнул рукой, сказав: «ДовольноСвинца крамольникам подпольным!»С челюстью бледной, дрожащей, угрюмой,С остановившейся думойШагают по камням знакомым:«Первый блин комом!»Конец 1921