Уес лишь улыбнулся.

– Не извиняйся. Серьезно. Мне нравится, когда ты переходишь на датский.

Лайла покраснела, словно он сделал комплимент ее груди, а не словам. Раз они были на улице, может он не заметит в солнечном свете, как она краснеет от одного разговора с ним.

– Случается, когда я устаю. Прыгаю туда-сюда.

– Нам лучше вернуться, если ты устала.

Она покачала головой.

– Нет, еще нет. Я не хочу возвращаться. Там слишком...

– Знаю, - тихо ответил он, посмотрев мгновение на солнце, и затем перевел взгляд на нее.
– Все так напуганы, и все становится еще хуже, когда мы рядом, пугаем друг друга еще больше.

– Сложно быть рядом с ним, - ответила она.
– С дядей. Он так сильно ее любит, и я не могу ему помочь. Даже не могу смотреть ему в глаза... Невыносимо видеть его таким напуганным. Даже не помню, когда видела его таким напуганным.
– Лайла сошла с дорожки и направилась в подстриженную рощицу.

– Никогда?

Уес следовал за ней. На поляне она нашла поваленное дерево и села на него.

– Не думаю, что что-то может его испугать. Все плохое, что происходило, он всегда стойко выдерживал, оставаясь спокойным. Однажды Гитта упала и ударилась головой о камень. Столько крови... Никогда так много не видела. Мы все кричали и плакали. Он заставил ее рассказать о дне в школе, и что она узнала за эту неделю. Что угодно, чтобы успокоить ее и удержать в сознании. В тот день я поняла, что он отличается от нас.

– Как отличается?
– Уес сел рядом с ней на бревно. Он привстал и сел поудобнее, и Лайла заметила, как на его руках сокращаются мышцы. Ей нужно прекратить замечать подобные вещи.

– В Дании нет католиков. Это светская страна. Никто не ходит в церковь. Думаю, в тот день я поняла, что он католик и верит в Бога... он верит, что есть некая высшая сила, которая заботится о людях. У него есть вера, и она успокаивает его, когда все остальные боятся.

– Странно иметь дядю священника?

– И да, и нет.
– Лайла посмотрела на темнеющее небо.
– Так привыкла к этому, что странно ощущается, когда перестаю думать об этом. Когда смотрю что-то по телевизору о Папе или Риме, то думаю «он один из них...»

– Он не один из них. У священников не должно быть девушек.

– Девушка - не самая странная часть. Если бы ее у него не было, вот тогда было бы странно. Какой мужчины выберет одиночество, если может быть с ней?

– Ни один мужчина в трезвом уме.

Лайла пыталась улыбнуться, но Уесли не посмотрел на нее. По какой-то причине казалось, будто он пытался что-то от нее скрыть. Но он вновь посмотрел на нее.

– Я не осуждаю его за любовь к ней. Просто хочу, ради ее же блага, чтобы она не была влюблена в него, - неуверенно произнес Уесли, словно не хотел обидеть Лайлу.

– Не говори ему об этом, - девушка поняла, что перешла на шепот, - но я думаю так же.

– Да?
– Уес посмотрел на нее полными удивления глазами.
– Я думал...

– Я люблю его. Очень. Он был отцом мне и Гитте, после того как наш ушел. Но я люблю свою тетю тоже и не могу представить, как ей тяжело.

– Тяжело?

– В нашем доме, в Копенгагене, она его жена. Мы заботимся о ней как о члене семьи, потому что так и есть. Но в других местах, она просто его...

– Любовница, - закончил за нее Уес, и она была тому рада. Для нее это слово было предательством.

– Да, любовницей. Она говорила, что влюбилась в него, когда ей было пятнадцать, и любила его каждый день с момента их встречи. Уже прошло почти двадцать лет. И ни разу у него не было возможности публично заявить, что они вместе. Она - его грязный секрет. Она - то, что он должен скрывать. Когда я узнала, что она ушла от него, то не удивилась и не злилась. Мне было грустно, но я понимала почему.

– Я рад, что ты поняла, - сказал Уес.
– Я не хотел, чтобы она к нему возвращалась. По многим причинам. Мне кажется, она считает меня плохим, потому что я не хотел, чтобы у нее были такие отношения. Она заслуживает лучшего.

– Так и есть, - согласилась Лайла.
– И он пытался дать ей больше.

– Что ты имеешь в виду?

– В последний раз, когда она навещала нас, мы с тетей Элли отправилась на прогулку. Я спросила ее, почему они с дядей так и не поженились. Сказала, что сочувствую ей, потому что она не может стать его женой. Я спросила, злилась ли она на него за то, что он не бросает свою работу и не женится на ней.

– И что она ответила?

– Сказала, что служба священником - то же что и быть писателем, целителем или родителем. Это призвание, а не работа. Это не то, что ты делаешь, а то, кем ты являешься. И она больше не будет просить его оставить священство, как и он не будет просить ее оставить писательскую деятельность или просить мою маму перестать быть мамой. Сказала, что для католиков священство было таинством. Священство заложено в его ДНК. Она любила его, и он был священником, и, если он оставит священство, то больше не будет собой. Он отринет такую часть себя, что в нем не останется ничего, что можно любить. И тогда она сказала мне то, чего я никогда не знала...