– Милочка, что вы тут делаете? Почему не в кровати? Идёмте обратно. Я вам помогу, – затараторила она, и довольно проворно подхватила Хэлен под локоть.

Несколько шагов до палаты дались ей с ещё большим трудом.

– Как вы себя чувствуете? Хотите что-нибудь? – как сквозь туман слышала Хэлен.

Она беспомощно прижала ладонь к горлу.

– Что? Голоса нет? Да вы его сорвали, наверно. Вернётся, не волнуйтесь!

От сердца немного отлегло – Хэлен облегченно выдохнула. Только рано. Рано…

В туалете было зеркало, и оно рассказало со всей жестокостью постороннего о новой правде жизни: перебинтованные руки, ноги, спина, шея и даже живот уже несли на себе следы будущей катастрофы.

Хэлен не верила, не хотела верить. Шрамы? Сейчас ещё заживающие раны не могли не оставить после себя отметин. Не заметив, она осушила протянутый стакан воды.

Сфера молчания замкнулась, замуровав её в одиночестве и горе.

Врачи менялись днем один за другим. Все рассказывали, какой подвиг совершили хирурги, сохранив ей жизнь; рассказывали о чуде, которое произошло с ней, когда она не умерла на парковке от потери крови; о странном, почти летаргическом сне, в который она впала, пролежав почти неделю, не приходя в себя.

Хэлен слушала, кивала и давила слёзы. Она ещё не видела того, что скрывали бинты. Перевязка открыла карты. С балетом покончено раз и навсегда. Никто не выпустит на сцену изуродованную балерину. Изуродованную, молчащую балерину.

На второй день пришел Мэл. И именно в этот момент Хэлен поняла, что жизнь её рухнула. Слишком откровенно он избегал смотреть в глаза, слишком громко смеялся, пытаясь развеселить её. Он робко обнимал за плечи, перебирал ее пальцы и ни разу не поцеловал. Цветы остались лежать на столе, вянуть.

Камень в груди становился всё тяжелее.

“Страховка ваша не покроет пластические операции. Как и занятия с психологом. Впрочем, вы можете ходить на занятия групповой терапии для людей, подвергшихся насилию. Это единственное, что мы можем вам предложить”.

Юная и напуганная девушка, которая была лечащим врачом Хэлен, не могла объяснить, отчего же та до сих пор не может говорить: “Со связками всё в порядке. У Вас посттравматический шок. Хороший психиатр мог бы помочь разрешить эту проблему”. Вот только на хорошего психиатра тоже нужны деньги. Бывшая подающая надежды балерина не имела возможности лечиться у такого.

Один раз её навестили девчонки из студии. Это было ещё хуже, чем неловкие и молниеносные визиты Мэла. Хэлен сбежала из палаты и долго металась по клинике, пока совершенно не заблудилась. И там, в полутемном и заваленном коробками подвале, она остановилась. Не было людей, не было любопытных глаз. Только желтая краска на облупившихся стенах, да поломанная швабра на полу. Бинты, которые были уже практически не нужны, потому что раны заживали с невероятной скоростью, впитывали слезы…

Она вернулась в палату спустя несколько часов, выглянув из-за угла – ушли? Никого не было в палате. Она была одна.

Полицейский приходил трижды. Задавал одни и те же вопросы. Она писала одни и те же ответы.

Нет, она не видела того, кто напал. Нет, ничего странного в этот день не было. На заданный напрямую вопрос он ответил коротко: “Мы думаем, это было дикое животное или бойцовская собака. Никаких следов на месте преступления мы не обнаружили”. Никаких следов на месте преступления. Зато на ней следов осталось куда как достаточно…

Мэл хотел забрать её из госпиталя сам. Устроить мини-вечеринку с друзьями, чтоб как-то приободрить подругу, но Хэлен заартачилась и сказала, что уедет домой самостоятельно, и что совершенно не нужно пропускать из-за неё репетицию. Попросила лишь привезти одежду, потому как то, в чем её привезли, было изодрано в лохмотья изначально, а в Скорой эти лохмотья с неё просто срезали.

Мэл покорился и расстроенно вздохнул. Хотя у Хэлен осталось стойкое ощущение, что он воспринял её отказ с огромным облегчением.

Расписавшись во всех листках с длинными цифрами счетов, Хэлен вернулась в палату.

На кровати сидел мужчина и рассеянно крутил в руке пряжку её джинсов.

– Привет, – он оценивающе окинул её взглядом. Хэлен жгуче покраснела, всем телом чувствуя каждый выглядывающий из-под больничной пижамы шрам.

– Ты Хэлен? – голос низко и скрипуче раскатился по углам палаты.

Девушка помедлила на пороге, кивнула и вошла.

– Я хотел с тобой поговорить, если ты не возражаешь, – тёмно-карие глаза напористо и слегка надменно ловили её взгляд.

Поговорить? Боже… О чём? И как? Она отыскала на столике блокнот с карандашом.

“Вы журналист?”

Хотя на журналиста незнакомец совсем не походил. Одет слишком неформально – чёрные джинсы с цепью, тяжелая кожаная куртка, серая футболка, изукрашенная готическими надписями.

Мужчина раскатисто рассмеялся, обнажив ряд ровных зубов.