В отличие от бежавших, как наполоханные коршуном зайцы, слуг, царевна одевалась при свете горевшего на полу у двери глиняного ночника нарочито неспешно. Закрутив на макушке свои длинные распущенные волосы, она спрятала их под круглой, обшитой жемчугом и отороченной собольим мехом шапочкой, поданной подоспевшей из передней комнаты Луксорой. Подняв наполненную оливковым маслом плошку и прикрыв ладошкой затрепетавший тонкий огонёк, Луксора первой выскользнула в тянувшийся через всё крыло полутёмный коридор и, убедившись, что он пуст, жестом позвала хозяйку. Подойдя к никем не охраняемому в отсутствие царя боковому входу, через который минуту назад сбежали трое ночных слуг, Луксора бесшумно задвинула дверной засов и свернула на расположенную рядом узкую каменную лестницу.

Поднявшись на второй этаж, служанка и госпожа спокойно прошли коридором к расположенному над центральной залой входу на деревянную галерею, опоясывавшую внутренний дворик женского дворца. Дремавший перед запертой на засов дверью евнух, разбуженный внезапным приездом царя, не говоря ни слова, впустил их в гинекей. Обойдя по галерее дворик, царевна и служанка спустились по расположенной на противоположной стороне лестнице в нижний этаж.

– Царь вернулся! Война окончена! Мы победили!
– наперебой вскричали, сияя счастливыми улыбками, жёны Палака, бросившись обнимать и целовать Сенамотис, едва та вошла в их покои, заслышав царившее там оживление. Трепеща от радостного возбуждения, как кони перед скачкой, молодые царицы, помимо прочего, сообщили, что Палак привёз с собой пленённого боспорского царевича Левкона.

Почувствовав, как кровь прихлынула горячей волной к голове из на миг остановившегося и затрепетавшего подстреленной птицей сердца, Сенамотис высвободилась из объятий подруг и медленно вышла из их покоев на свежий воздух. Схватившись за резной деревянный столб, подпиравший галерею, она с минуту приходила в себя от ошеломившей её новости, вдыхая бурно вздымавшейся грудью прелые запахи мокрых листьев и осенних цветов, увядавших на покрывавших узорчатым ковром весь дворик, разделённых узкими, выстеленными красным кирпичом дорожками клумбах. Немного успокоившись и поборов внезапную слабость и дрожь в ногах, царевна, сопровождаемая верной служанкой, стремительно двинулась под навесом к закрытым дверям "тронного" зала.

Войдя в освещённый висевшими по бокам всех четырёх дверей факелами зал, она не застала там никого, кроме двух пар телохранителей перед входом в женский дворец и у закрытых входных дверей, да плечистого бунчужного, оставленного стеречь занявший привычное место в левом, наискосок от входной двери углу царский бунчук.

– Где царь?
– глухим непослушным голосом спросила Сенамотис молодого сайя, застывшего при её появлении навытяжку с копьём в руке и щитом на плече у левой створки гинекея. Тот молча указал глазами на правую от себя боковую дверь. Царевна решительно направилась туда. Следовавшая за нею Луксора, забежав вперёд, открыла перед госпожой дверь.

В нижнем этаже западного крыла царского дворца, куда вошла Сенамотис, находились два примыкающие к Большому залу по обе стороны коридора караульные помещения для бунчужных и телохранителей царя, далее - личные покои царя, расположенные напротив них покои царского дяди Иненсимея, комнаты царского писца, глашатая, виночерпия, и оружничего. (Впрочем, здесь старшие слуги царя, за исключением писца Симаха, пребывали лишь днём во время службы, а жили они с жёнами и детьми в окружающих дворец пристройках). Четверо сыновей Скилура при жизни отца обитали в противоположном восточном крыле дворца, теперь пустовавшем, а многочисленным внукам Скилура был отдан весь верхний этаж.

В полутёмном коридоре, освещённом четырьмя висевшими на вмурованных в потолок крюках медными лампадами, Сенамотис едва не столкнулась с весёлой гурьбой выходивших из царских покоев слуг, только что занесших туда сундуки с дорожными вещами царя. Отпрянув к окрашенным в жёлтый цвет стенам, отороченным внизу и вверху красно-синим геометрическим узором, слуги в пропитанных влагой и острым конским потом одеждах склонились перед сестрой царя в низком поклоне.

– Царь там?
– тихо спросила она.

– Там, госпожа, - не разгибая спины, так же негромко ответил ближайший к ней слуга.

Войдя в открытую дверь, Сенамотис пересекла переднюю комнату и, слегка отодвинув висевшую на внутренней двери серую в мелких тёмных пятнах конскую шкуру (царь Скилур предпочитал занавешивать двери своего жилья не дорогими заморскими тканями, а шкурами своих любимых коней), заглянула во внутренний покой.

Палак стоял босиком посреди комнаты на мягком, зелёном, как луговая трава, ковре, левым боком к двери, и заправлял тонкую льняную рубаху в только что надетые просторные тёмно-синие суконные шаровары. Один из остававшихся с царём в комнате слуг держал наготове его подбитые серым волчьим мехом кожаные башмаки с золотыми пряжками-пантерами и малиновый, с жёлтыми кистями на концах кушак, другой приготовился накинуть на плечи господина расшитый золотыми узорами зелёный полукафтан. Увы, но надежда царевны увидеть в комнатах царя его пленника не оправдалась.

– С возвращением, братик!

– А-а, Сенамотис! Входи, сестрёнка!
– сделал приглашающий жест Палак, ответив широкой приветной улыбкой на ласковую лисью улыбку любимой сестры.

Крепко прижавшись к его груди выпирающей из обшитого по краям кроваво-красным узором тонкошерстного сарафана упругой грудью, Сенамотис обменялась с возлюбленным младшим братом нежными поцелуями в обе щеки.

– Скажи, это правда, что ты захватил в плен младшего брата Перисада?

– Ха-ха-ха! Ну, не совсем так. Царевич Левкон явился ко мне просить мира и сам напросился ко мне в заложники, пока его брат не заплатит назначенный мною выкуп, - пояснил Палак.