Приветствовав опасливо оглядывавшего пустой двор скифа и назвав своё имя, навклер пригласил гостя в дом.

– Прикажи привести пленника сюда, - попросил Октамасад.

– Он не может ходить, он ранен, - пояснил Лимней и поглядел на стоявшего за спиной скифа надсмотрщика. Тот выскочил вперёд и широко распахнул перед хозяином и его гостем дверные створки. Секунду поколебавшись, Октамасад шагнул вслед за хозяином дома в полутёмный андрон. Метнувшись на кухню, Ахемен тотчас вернулся, неся в руке-клешне глиняный кораблик, на высоком, круто изогнутом носу которого трепетал тонкий бледно-жёлтый огонёк.

Войдя в завешенную синим замшевым пологом боковую дверь, Лимней и его слуга провели гостя, по-прежнему настороженно державшего руки на оружии, через несколько тёмных комнат (небольшие, выходящие во двор окна из-за непогоды были закрыты ставнями) к запертой на засов тёмно-красной деревянной двери чулана в правом торце дома, в котором Лимней запирал на ночь своих рабов (спаленка домашних рабынь находилась в гинекее на верхнем этаже). Рядом находилась незапертая дверь в комнату Ахемена и его сожительницы - доверенной рабыни хозяйки.

Отодвинув засов, Ахемен толкнул тонко взвизгнувшую на несмазанных штырях дверь и вошёл в тёмный чулан без единого оконца, осветив его трепетным огоньком удерживаемого в вытянутой руке светильника. В нос Октамасаду шибанул гнилостный запах устилавших глиняный пол чулана морских водорослей, смешанный с запахами настеленного сверху грязного тряпья, человеческого пота, мочи и кала.

Брезгливо поморщившись, Лимней шагнул за порог и встал справа у двери. Остановившись на пороге, Октамасад быстро оглянул пустую комнату, способную вместить самое большее десяток лежащих впритык друг к другу рабов. В левом углу под самой стеной кто-то лежал, вытянувшись на спине ногами к двери, накрытый по подбородок дырявым шерстяным плащом.

Когда надсмотрщик, присев на корточки, поднёс мерцающий огонёк светильника поближе к обмотанной выше бровей грязно-серой с бурыми пятнами тканью голове лежащего, сердце Октамасада испуганно дрогнуло и остановилось: он узнал Савмака.

2

Несмотря на холодный ветер и хлеставший без передыха с висевшего над самой головой свинцового неба дождь, не было в скакавшем на невидимый закат скифском войске человека (не исключая и тех, кто, подобно Скилаку и Госону, потерял в этом незадачливом походе сыновей), кто, сохраняя на лице сумрачную угрюмость под стать непогоде, не радовался бы в душе концу этой неудавшейся войны и долгожданному возвращению домой. Ещё недавно все они скакали за своим преисполненным воинственного пыла царём по этой же дороге в обратную сторону, мечтая о весёлых битвах и богатой добыче. Но не прошло и месяца, как все эти надежды и мечты разбились о неприступные боспорские стены.

Палак, довольный, что сумел столь удачно выпутаться из тупиковой ситуации, в которую он угодил, столь легкомысленно недооценив боспорское войско и переоценив собственное, гнал коня то рысью, то галопом, спеша поспеть к исходу короткого осеннего дня в Неаполь Скифский, чтобы затем всю долгую ночь без устали гарцевать на четвёрке своих пухлозадых жён.

Первую короткую остановку сделали возле Ситархи, где с царём попрощался здешний вождь Агафирс и вожди восьми северных племён, спешивших увести свои истомившиеся в долгом походе дружины по кратчайшему пути вдоль Гнилых озёр к Тафру. Сопровождать царя в Неаполь они послали старших сыновей или младших братьев - забрать свою долю после дележа боспорского выкупа. Здесь же у Ситархи войско нагнали Марепсемис с Эминаком, весьма довольные проведённым в Феодосии временем, где их, как самых дорогих гостей, поили, кормили до отвала и ублажали до изнеможения красивые рабыни Лесподия и Хрисалиска.

Заняв свои места рядом с братьями Палаком и Лигдамисом и боспорским царевичем Левконом в голове похудевшего на девять племён войска, Марепсемис и Эминак пустились скорым галопом дальше. Минут через сорок, когда впереди проступила сквозь дождевое марево на высоком приречном холме столица траспиев Тракана, и Палак, давая роздых взмыленным, забрызганным по брюхо жёлтой липкой грязью коням, перешёл на рысь, Марепсемис, кликнув младшего сына Фарзоя, ехавшего с братьями и бунчужным Тинкасом во втором ряду, съехал с дороги на обочину.

Пропустив мимо себя всё войско, Марепсемис с сыном пристроился рядом с вождём напитов Скилаком, племя которого замыкало растянувшуюся на пару фарсангов походную колонну. Слева скакали по обочине десять телохранителей Марепсемиса, бывших с ним в Феодосии.

Сняв с конской холки бурдюк с подаренным Хрисалиском на дорогу вином, к которому он, судя по мутному взгляду и раскрасневшемуся лицу, уже не раз прикладывался по пути из Феодосии, Марепсемис предложил Скилаку выпить в память о не посрамившем своего славного рода Савмаке. Бросив повод, Марепсемис вынул деревянную затычку, сделал изрядный глоток и протянул бурдюк скакавшему справа Скилаку. Но тот неожиданно выставил навстречу ладонь с растопыренными пальцами.

– Благодарю, царевич, но за помин души Савмака я пить не буду. Его мёртвого тела я не видел. Я послал брата Октамасада поискать его в Феодосии, может он, раненый попал в плен, - пояснил свой отказ Скилак.

– Ну так давай выпьем за то, чтобы твои надежды сбылись и твой брат нашёл твоего сына живым!
– тут же предложил новый тост Марепсемис, подкрепив его парой добрых глотков, и вновь протянул успевший полегчать после отъезда из Феодосии почти на треть бурдюк вождю напитов.

На сей раз Скилак взял бурдюк, сделал несколько глотков, заткнул висевшей на коротком кожаном ремешке затычкой и протянул обратно царевичу. Теперь уже Марепсемис сделал отрицательный жест рукой.