Савмак решил, что должен выдержать это последнее в своей короткой жизни испытание с достоинством, не посрамив чести отца-вождя и всего своего славного рода. Тогда его душа храбреца, даже если его кости, брошенные на съедение лесным зверям, не обретут покой в могиле, всё равно отыщет дорогу с Земли на Небо - к пирующим вокруг звёздных костров доблестным предкам. Не обращая больше внимания на наскакивавших на него один за другим, размахивая смертоносными топорами, тавров, Савмак вызвал в памяти родные образы отца, матушки, братьев, сестёр, друга Фарзоя, мысленно прощаясь с ними...

Вдруг Савмак почувствовал на шее лёгкое прикосновение какой-то невидимой букашки, должно быть, перелезшей на него с коры дуба. Пробежавшись по шее, она перебралась на мочку правого уха, побродила немного по ушной раковине, полезла было вглубь, но, к счастью, передумала, оставила, наконец, невыносимо зачесавшееся ухо в покое и неторопливо поползла по виску к уголку правого глаза. Савмак весь мучительно напрягся, из последних сил удерживаясь от желания моргнуть, отгоняя назойливую козявку. А та, лоскотно перебирая крохотными ножками, направилась от глаза вниз по щеке к подбородку, оттуда бесстрашно забралась на губу...

Сперва Савмак пытался не обращать на упрямую букашку внимания, но чем дольше она ползала по его лицу в поисках чего-нибудь для себя съедобного, тем невыносимее становилось его желание любой ценой от неё избавиться: стряхнуть её с себя, мотнув головой, дёрнуть щекой, дунуть на неё или чихнуть. А ведь сторожившие каждое его движение сотнями враждебных глаз тавры наверняка тогда решат, что он наконец испугался, возликуют его малодушию и приступят к пыткам... Нет! Не дождутся! Он не доставит им такого удовольствия. Нужно всё вытерпеть до конца и показать этим злобным дикарям как бесстрашно встречают смерть сыновья скифских вождей!

А вот и сам таврский вожак-оборотень, полыхая лютыми глазами, примеряется метнуть ему в голову свою страшную двулезвийную секиру. Савмак понял, что это последнее испытание: сейчас пленивший его таврский вождь либо раскроит ему череп, либо... Но муха! (Скосив глаза, Савмак сумел разглядеть, что его мучительницей была большая, жирная сине-зелёная муха). Пользуясь своей полной безнаказанностью, она, наверное, решила свести свою жертву с ума! Не видя и не слыша больше ничего вокруг, Савмак умолял родных богов наслать ветер, который бы сдул эту проклятую тварь с его лица! Но боги не слышали его мольбы. (Или здесь, среди чужих враждебных гор и лесов скифские боги бессильны?) И мерзкая муха безнаказанно, как по неподвижному мертвецу, продолжала лазать по его щекам, подбородку и плотно стиснутым губам. И когда пущенная рукой таврского вождя секира, описывая в воздухе широкие круги, полетела прямо в лоб Савмаку, - в этот самый миг ненавистная муха полезла ему прямо в ноздрю. И тогда, не в силах дольше терпеть, Савмак яростно чихнул и закричал в ужасе оттого, что всё-таки не выдержал уготованного ему злой судьбой испытания, и теперь умрёт, как трус, в жестоких муках...

Свет яркого дня внезапно померк в глазах Савмака, и ему подумалось, что он лежит на дне глубокой могильной ямы. "Неужели вот так всё происходит: в один миг и без всякой боли?
– подумал он с затаённой радостью.
– Но, что это за хрюканье раздаётся где-то неподалёку?" Прислушавшись подольше, он наконец сообразил, что кто-то за его спиной давится от еле сдерживаемого, тонкого, приглушенного ладонью или рукавом смеха, и уловил хорошо знакомый девичий аромат. Резко повернув голову, Савмак разглядел в ночной темноте, чуть освещённой тонким серпиком новорожденой луны, вжавшуюся в землю в нескольких шагах от него тонкую девичью фигуру, сотрясаемую приступами неудержимого смеха. И хотя голова и волосы её были спрятаны под башлыком, а лицо прикрыто ладонями, Савмак безошибочно узнал сестру Мирсину.

– Мирсина? Ты чего здесь?

– Ха-ха-ха-ха! Ой, не могу! Хи-хи-хи-хи! Спишь, ох... ох... хотник! Ох-хо-хо-хо!

– Мирсина, перестань!

– Ах-ха-ха-ха!

– Замолкни, наконец, а то получишь!
– пригрозил шёпотом смущённый Савмак, радуясь, что она в темноте не видит густую краску стыда на его лице.

Но Мирсина, несмотря на его угрозу, всё никак не могла справиться с рвавшимися из груди приступами хохота. Перевернувшись с живота на левый бок, она мазнула брата по лицу сухой ворсистой былинкой.

– Ха-ха-ха-ха! Я подхожу, а он... а он... дрыхнет! Э-хе-хе-хе! Ой, счас умру!

– Ну ладно, Мирсинка, ну хватит уже, перестань, - уговаривал сестру Савмак виноватым тоном, ласково оглаживая её трясущееся плечо.
– Ну, довольно... А как ты тут оказалась? Почему ты не с конями?

– Ах, Савмак! А где... где же твой Вор... Ворон? Коня-то ты своего про... проспал, хи-хи-хи-хи!
– еле выговорила сквозь смех и выступившие на глазах слёзы Мирсина.

Савмак оглянулся, но, сколько ни вглядывался в темноту, в ложбинке и нигде поблизости Ворона не увидел.

– Вот зараза! Куда же он делся?

Совладав наконец кое-как с приступами смеха, Мирсина рассказала, что недавно его Ворон заявился в гости к кобылицам пастухов возле кошары.

– Ну он у меня получит!
– пообещал Савмак.

– Один из пастухов привёл его ко мне в рощу. Фарзой сказал, что ты, должно быть, заснул и хотел...

– Фарзой?! А он как там оказался?

Теперь настал черёд смутиться и покрыться невидимой во тьме краской Мирсине.

– Ну... он как раз пришёл меня проведать. Сказал, что боится, как бы этот оборотень не напал вместо овец на меня и не утащил в свои горы.