И вдруг сильнейший ливень хлынул на землю из раздувшегося чрева тучи, словно из лопнувшего бурдюка, тотчас потушив полыхавший на столбе огонь. Верхушка кургана скрылась от взора обступивших его со всех сторон тесными рядами роксолан за плотными потоками воды. А когда спустя недолгое время грозовая туча унеслась дальше на север и ливень так же скоро, как и хлынул, прекратился, по толпе роксолан прокатились изумлённые, полные благоговейного ужаса возгласы: скифский царевич, которого все ожидали увидеть испепелённым, подобно голове его отца, огненной стрелой Папая, спокойно стоял, целый и невредимый, в нескольких шагах от обгоревшего столба, со скрещёнными на голой груди руками.

Поражённая не меньше других, Амага обратилась за разъяснением сего необычайного явления к стоявшим у подножья кургана ведунам. После короткого совета, ведуны объявили царице и вождям, что по их единодушному мнению, небесный владыка Папай, испепелив голову отравителя Агара и освободив от пут его сына, ясно дал понять, что доволен совершившейся местью и не хочет смерти скифского царевича.

– Хорошо. Сын Агара останется жить, раз такова воля Папая, - согласилась Амага.
– Пусть он проживёт весь отмеренный ему богами век ничтожным рабом. Моя дочь Аттала захватила его в плен - ей и владеть им до конца его дней.

Так у могилы царя Медосакка решилась судьба 15-летнего Скилура...

Амага посоветовала дочери выхолостить нового раба, чтобы сделать из строптивого, мечтающего о воле жеребца смирного и покорного своей рабской доле мерина. Но Аттала не стала этого делать, видимо, убоявшись гнева Папая, который столь явно взял сына Агара под свою защиту. Не стала она и пятнать белую кожу бывшего царевича своим тавром. Царевна велела новому рабу ухаживать за своими лошадьми и сбруей. Приподняв концом согнутой вдвое плети его опущенный на грудь подбородок и сурово глядя ему в глаза, она властно предупредила, что с этой минуты, навсегда забыв, кем он был прежде, он должен старательно и быстро исполнять все её приказания, если не хочет каждый день быть битым, а если попытается убежать, ей таки придётся сделать из него мерина, как советует царица-мать, а затем продать грекам.

Но Скилур, нежданно-негаданно сохранив жизнь, не думал пока о побеге. Все его мысли были заняты планами мести. Раз уж сам громовержец Папай в последний момент сохранил ему жизнь, то уж, наверное, не для того чтобы он до конца своих дней служил на побегушках у злобной роксоланской сучки! Оказавшись теперь свободным от пут вблизи царевны Атталы, он в любой момент мог посягнуть на её жизнь и наверняка бы добился своего, но он мечтал о большем: ему хотелось искромсать мечом ещё и царицу Амагу, малолетнего царя Гатала, всю семью царя Медосакка - лишь тогда его почерневшая от горя душа сполна насытится местью и, покинув изрубленное вражьими воинами тело, принесёт к небесному костру царя Агара добрые вести с Земли. Но убить сразу всех их было не просто: царскую семью днём и ночью охраняли бдительные телохранители. Скилур скоро понял, что ему придётся набраться терпения: затаив поглубже свою ненависть, подружиться с царскими слугами и служанками, войти в доверие к хозяевам и, как затаившийся в засаде барс, ждать своего часа - рано или поздно сладкий миг расплаты настанет!

Так минуло два года...

Душевные раны, нанесенные гибелью царей Медосакка и Агара, постепенно затянулись - жизнь брала своё. Скилур к семнадцати годам сильно вытянулся, превратившись из нескладного, угловатого подростка в стройного, привлекательного даже с по-рабски коротко остриженными волосами юношу, то и дело ловившего на себе игривые взгляды насмешливых служанок и даже знатных подружек своей хозяйки.

Сама же царевна обращала на своего раба из царского скифского рода внимания не больше, чем на любого из живущих в царской ставке слуг. Гордая красавица, которую несколько портил только излишне длинный и острый, крючковатый, как у хищной птицы, нос, доставшийся в наследство от отца и придававший ей надменно-суровый, неприступный вид, в свои восемнадцать, несмотря на уговоры матери, становившиеся день ото дня всё настойчивей, не спешила с замужеством, предпочитая носиться вместе с младшими братьями и подругами на конях за зверем и птицей, соревнуясь, кто больше привезёт домой охотничьих трофеев, или вместе с телохранителями упражняться в стрельбе из лука, метании ножа и боевой секиры, владении копьём и мечом. От наведывавшихся в царскую ставку племенных вождей Амага не раз слышала, что старшей дочери Медосакка надо было родиться мальчиком - лучшего царя роксоланам и желать было б нельзя! На сватовство вождей и их сыновей Аттала, к неудовольствию матери, неизменно отвечала отказом, раз и навсегда уверовав в данное когда-то царём Медосакком любимой старшей дочери обещание, что однажды та непременно станет царицей.

В конце концов Амага решила: что ж - царицей, так царицей...

Как-то в начале осени в степную ставку юного царя Гатала и его матери явились из-за Дона послы от царя сираков и попросили отдать старшую дочь царя Медосакка в жёны старшему сыну своего владыки. Узнав о сватовстве сиракского царевича, Аттала взволновалась: наконец-то сбудутся её детские мечты о золотой царской тиаре! Но прежде чем дать согласие, царевна подговорила 13-летнего брата-царя пригласить сиракского царевича поохотиться в наши степи, чтобы она могла сперва приглядеться и оценить своего будущего мужа.

Старший сын царя сираков - сарматского народа, кочевавшего в степях между Доном и Варданом - охотно принял предложение: ему и самому любопытно было взглянуть на сосватанную ему отцом высокородную невесту. Не прошло и месяца, как он пожаловал в гости к юному царю роксолан с сотней молодых друзей и телохранителей.

Вопреки опасениям Атталы, двадцатилетний жених понравился ей с первой же встречи, да и подруги её в один голос принялись нахваливать царевича, по-доброму завидуя выпавшему царевне по милости Аргимпасы долгожданному счастью. Начались каждодневные звериные облавы в увядающей осенней степи, перемежавшиеся весёлыми конными играми и скачками, состязаниями в стрельбе из лука, метании ножей и секир, борьбе, владении копьём и мечом между молодыми роксоланами и сиракскими гостями. Царевна Аттала, желая произвести впечатление на будущего мужа, принимала во всех этих забавах вместе с братьями и подругами самое активное участие и была в числе лучших, как, впрочем, и её жених, к их взаимному удовольствию. А заканчивался каждый день пребывания сираков в роксоланской степи шумным дружеским пиром.

В числе привычно сопровождавших прощавшуюся с вольной девичьей жизнью царевну Атталу слуг и служанок был и Скилур, с первого же взгляда почувствовавший к красивому сиракскому царевичу сильную неприязнь. Наблюдая со стороны, как Аттала и её жених обмениваются многообещающими взглядами, скача бок о бок на конях, или весело воркуют и громко смеются, сидя вечером на одном чепраке у костра, Скилур испытывал в душе непонятную горечь и раздражение. Признавшись самому себе, что он очень не хочет, чтобы Аттала стала женой сиракского царевича, потому что тогда его давнишним мечтам о мести за гибель родных так или иначе наступит конец, Скилур стал думать, как бы этому помешать. Но вместо того, чтобы строить планы кровавой расправы над царицей Амагой и её детьми во время хмельного свадебного разгула (а другого случая уже не будет!), его всё настойчивей и неотвязней обуревало тайное желание в последний момент выкрасть Атталу из-под носа у сиракского жениха, скрыться с нею в бескрайних полуночных лесах или в непролазных болотистых плавнях Донапра, и там растоптать, унизить её гордость, долго, жестоко, с наслаждением насиловать её мягкое белое тело, а после убить... нет, пожалуй, лучше отпустить опозоренную к матери и жениху, а самому - то ли остаться жить в плавнях одиноким волком, охотясь на неосторожных роксолан, то ли пробраться в родную Таврику, то ли уйти к задонайским скифам.