— Люди одного рода исчезнувших времен, — догадалась я. — Настоящее переливается в прошлое, как река в океан, и там остается, всегда готовое вернуться. Сейчас — один из таких моментов.

Наряды гостей осовременились: замелькали фраки, длинные и короткие платья, куртки, пиджаки, блузки. Лицо Дарьи Владимировны оживилось и я увидела направляющуюся к нам семью. Обогнав всех, торопилась шестилетняя девочка; за ней бойко цокала каблуками симпатичная девушка с надменным лицом, — ее поддерживал под руку парень в солдатском обмундировании.

Последними шли властная, ослепительно красивая женщина и влюблено посматривающий на нее высокий мужчина.

Остановившись, пришедшие низко поклонились; Дарья Владимировна махнула рукой, предлагая девочке и женщине встать слева и справа от кресла.

Просияв лицом, девочка побежала на указанное место, а женщина, поколебавшись, отрицательно качнула головой и вслед за мужчиной и парнем отошла к стене. Зато надменная девушка, с вызовом глянув на Дарью Владимировну, гордо направилась к креслу, — и остановилась, услышав негодующий возглас присутствующих. Покраснев от злости, девушка сердито передернула плечами и вернулась к семье.

Поток гостей иссяк: все застыли в ожидании. Издалека, приближаясь, послышались шаги: показался пятидесятилетний старик в дорогом камзоле и парике. Гордо подняв голову и ни на кого не глядя, он подошел к креслу и нехотя, пересиливая себя, опустился на колени. Наступила тишина. Все смотрели на старика: кто с ненавистью, кто с презрением. Я обратила внимание на Дарью Владимировну: ее лицо выражало сочувствие.

— Встаньте, граф! — сказала она. — Мы сейчас на одном корабле проклятия и не будем разбираться, какая причина забросила туда всех триста лет назад.

Граф удивленно посмотрел на Дарью Владимировну, потом на стоявшую рядом девочку — и побледнел, словно что-то увидел. Оглянувшись, он медленно повел взором, рассматривая окружающих, — и поник головой.

— Простите! — глухо произнес старик. — Как много боли, и вся — на мне!

— Встаньте, граф! — раздался заполнивший зал голос — он принадлежал появившемуся возле кресла старцу в епископском облачении. — Вы и ваш род прощены! Свидетель этих слов: присутствующая здесь представитель другого рода врачующая больных Оксана.

Я почувствовала на себе множество взоров.

— Я медсестра, а не врач! — вырвалось у меня.

— Будешь врачом — и не только им! — улыбнулся мне старец и торжественно поднял руки:

— Срок проклятия истек. Живое — живым, мертвому — мертвое! Пребывайте с Господом и с миром! Аминь!

Зал растворился в клубах сгущающегося тумана. Послышался далекий, исчезающий в пространстве голос: «Простит нам грехи наши и очистит нас от всякой неправды..» — и настала тишина.

— Проснись! — кто-то тряс меня за плечо.

Я открыла глаза: возле меня стояла Юлька.

— Там твоей старухе плохо, — насмешливо сказала Юлька. — Займись, а то еще окочурится в нашу смену!

Подхватившись, я побежала к Дарье Владимировне. Ее лицо посинело, она задыхалась. Я быстро сделала уколы и позвала дежурного врача.

— Молодец, правильно лекарства подобрала — одобрил мои действия врач. — Больная скоро заснет, хотя, — врач философски пожал плечами, — пару дней протянет, не больше.

27.02.1999 г.

Умерла Дарья Владимировна около часа ночи. Уколы не помогли, она стонала от боли, просила какую-то Олечку быстрей ее забрать, спрашивала, почему не пришли попрощаться внуки и сын, звала их. Последние слова ее были:

«Славик, где ты? Славик?!»

1.03.1999 года.

Врач поручил Юльке передать родственникам, чтобы увезли тело, но никто не приехал и заведующий отделением велел похоронить покойницу на больничном кладбище. Заняв денег, я заплатила столяру за гроб, оббила его купленной тканью, потом переодела Дарью Владимировну в неукраденные остатки одежды и вместе с больными отнесла тело в выкопанную утром яму.

Дул холодный ветер, пряча неяркое солнце за свинцовыми тучами; местами еще лежал снег, напоминая о недавней зиме. Два деревенских мужика быстро забросали могилу землей, воткнули большой деревянный крест и, весело переговариваясь, отправились в кафе пропивать полученные от меня гривны; торопясь на обед, ушли больные, со скандалом поделив врученную мной для поминок колбасу и хлеб.

Это были не первые похороны, в которых я принимала участие, но никогда так горько не плакала душа и не болело сердце. Я стояла, одна-одинешенька, у могилы почти незнакомой мне женщины, и думала о том, как неблагодарна жизнь, и как несправедливо разбрасывает она зерна благополучия. «Сотворил Бог небо и землю, отделил свет от тьмы и назвал свет днем, а тьму ночью…» Зачем?!