– Спасибо за поддержку, – сказал Слесаренко, и Лузгин не понял, искренне ли это было сказано или с неявной издевкой. – Могу я просить вас об одном одолжении?

– Приму с благодарностью.

– Областная Дума – это чрезвычайно важно, однако есть еще и Дума окружная. Не могли бы вы взять на себя работу по согласованию позиций двух этих органов? Вы же понимаете, насколько важно предстать в Госдуме единым фронтом.

– При наличии соответствующих полномочий...

– Вы их получите. Соответствующее письмо будет направлено председателю областной Думы немедленно. Кстати, вы когда обратно, сегодня? В таком случае, так сказать, в целях оперативности, не захватите ли вы это письмо с собой? Мы его подготовим в течение часа.

– Очень хорошо, – сказал Харитонов. – Одна проблема, Виктор Александрович: бензинчиком не подсобите? Жрет, проклятая, двадцать литров на сотку...

– Я распоряжусь, – понимающе склонил голову Слесаренко.

«Высший класс, – подумал Лузгин. – Этого захомутали».

Чем дольше он общался с «новым» Слесаренко, тем отчетливее понимал, что есть в этом грузном неулыбчивом чиновнике некая скрытая часть души, недоступная расшифровке, а потому не поддающаяся влиянию. Иногда он задавал себе вопрос: кто же кого обманывает, кто тоньше блефует в этом преферансе под названием «игра на выборах»? Лузгину никак не удавалось вычленить в поступках и словах Слесаренко ту определенную грань, где кончался чиновник и политик и начинался человек и мужик по имени Виктор Александрович, и насколько верит городской начальник в то, что говорит по долгу службы и наедине. Сам Лузгин, лишенный начисто каких-либо иллюзий в отношении власти и побудительных мотивов людской извечной жажды к ней, вооруженный и бронированный тридцатилетней выдержки цинизмом прожженного писаки и говоруна, был и уязвлен, и озадачен, когда нет-нет да и ловил на себе жалеющий взгляд Слесаренко. Предполагалось по-другому: это он, Лузгин, холодный и неуязвимый, должен был снисходительно жалеть Слесаренко, и он действительно испытывал к нему некое чувство жалости, но уж никак не наоборот: с чего бы вдруг кукле жалеть кукловода?

– Приглашаю всех пообедать, – сказал Слесаренко, обращаясь персонально к Харитонову. – Столовая у нас не блеск, но дешево и безопасно.

Кротов отказался – уже перекусил, Лузгин же отправился вслед за начальством с неподдельным интересом: весьма занятно поглядеть, как будут вести себя эти двое в неформальной обстановке за столом. Спускаясь по лестнице в цокольный этаж здания, где располагалась столовая, Слесаренко лишь однажды обернулся и поглядел на Лузгина: то ли проверял, идет ли следом, то ли намекал, что третий – лишний. «А вот хрен, – сказал себе Лузгин, да и жрать на самом деле хочется».

Устроились в общем зале, хотя за дверью возле кассы был специальный зал, поменьше, для начальства, во всех конторах с легкой райкинской руки именуемый «греческим». Огол был квадратный, на четверых; Слесаренко и Харитонов сели напротив друг друга, а Лузгин – сбоку, неким переводчиком на переговорах. Молча съели первое, официантка мигом умыкнула освободившиеся тарелки, и Харитонов, ковырнув вилкой картошку в пятнах гуляша, спросил:

– Как вам вообще на новом месте, Виктор Александрович?

– Непросто, – помедлив, ответил Слесаренко.

– Вам нужно найти социальную базу.

– Простите, не понял.

– Знаете, есть такая красивая фраза: «хочу быть мэром для всех горожан». Так я вам скажу: не получится.

– Почему не получится?

– Общество расслоено. Интересы у всех очень разные. Вам придется выбирать, с кем вы и против кого.

– С коммунистами или с капиталистами? – вставил Лузгин.

– Грубо говоря – да. Но вопрос и сложнее, и глубже. Ведь были и коммунисты типа товарища Троцкого, для которых Россия – ничто, полигон мировой революции. Идея государственности, будущего великой страны, священной ненависти к ее врагам – вот что важно сегодня, вот что определяет и разделяет.

– Ненависти к врагам? – хмыкнул Лузгин. – Да еще и священной? Опять масонский заговор мерещится?

– Если вас пугает слово «масонский», я его снимаю. Но заговор реально существует. Вы читали последнюю книгу Бжезинского?

– В оригинале? – снова ухмыльнулся Лузгин.

– Почему? Она вышла на русском.

– Не читал.

– Я читал, – сказал Слесаренко.

– Тогда вы помните: Бжезинский пишет прямо: Россию следует разделить на три «республики» – Дальневосточную, Сибирскую и... то, что останется вокруг Москвы. Дальний Восток отходит китайцам и японцам, от Москвы до Урала

– Европе, а сибирскую часть прибирает к рукам Америка.

– Ну если так, я спокоен, – Лузгин черпанул из тарелки и принялся жевать. – Американцы – это еще куда ни шло, – произнес он с набитым ртом, намеренно опошляя ситуацию. – Все лучше, чем эти узкоглазые.

– Давайте-ка обедать, – примирительно произнес Слесаренко и, когда депутат с обиженным видом принялся за гуляш, добавил персонально Лузги ну: – Я действительно читал эту книгу. Бжезинский пишет не о прямых территориальных захватах, а о разделе сфер влияния. Но единой целостной России в его планах места нет, это правда. Некая конфедерация...

– То есть гибель России! – сквозь гуляш прошептал Харитонов.

– В определенном смысле – да, – согласился Слесаренко и потянулся за хлебом. – У вас хороший контакт с Луньковым?

Харитонов сглотнул и задумался.

– Не по всем вопросам. Но что касается целостности России – он полностью на нашей стороне.

– Можно подумать, – сказал Лузгин, – что кто-то из госдумовских депутатов рискнет публично высказать противное. Тут все на «вашей» стороне. Даже я, хотя и не коммунист, и даже не депутат.