– Убила бы, – все тем же ровным голосом сказала женщина в плаще. – Вот так вот взяла и убила бы.

Лузгин поежился в толпе и на секунду опустил глаза, но снова поднял их и поискал среди голов черный зрачок телекамеры. Он увидел сердитого Мальцева, сжимавшего в кулаке гранату микрофона, и за его спиной горбатый силуэт «Бетакама». Работают, отметил он, пусть работают.

Это была его идея – пригнать сюда отпускников с вокзала и напустить их на пикетчиков. Слесаренко идея не понравилась, и Кротов быстро снял ее с обсуждения, а потом провернул все втихую с Вайнбергом, а Лузги на похвалил за изобретательность и поругал за длинный язык: есть вещи, о которых «заказчику» лучше не знать. «Целее будет», – сказал Кротов. Сейчас Лузгин стоял в толпе, зажатый людьми со всех сторон, и почему-то совсем не гордился своей хваленой Кротовым изобретательностью. Он поерзал немножко плечами, отвоевывая пространство, и в этот момент по ушам хлестанул неожиданно близкий и яростный вопль тепловоза.

Вместе со всеми повернув голову налево и приподнявшись на носках, Лузгин увидел копченый бок локомотива и череду обшарпанных вагонов, выползающих из-за леса.

Люди на рельсах стали подниматься на ноги, кто-то крикнул: «Плакаты, плакаты!», – толпа качнулась к насыпи, как вода в тазу, выплеснув на откос темные брызги шевелящихся спин, за автобусами расчирикался милицейский свисток – вот уж не думал, что у ментов свистки остались. Тот же голос, что кричал про плакаты, настойчиво требовал сесть, не стоять, и люди на рельсах принялись быстро садиться, толкаясь и вертя головами, мужской голос нервно выругался матом; двое на рельсах остались стоять в полный рост, лицами к приближающемуся тепловозу.

– Прессу, прессу пропустите! – выкрикнул Лузгин и рванулся сквозь толпу вперед, страшным взглядом и жестами подгоняя туда телегруппу.

В сотне метров от пикета поезд со скрежетом встал, очень громко и как-то беспомощно рявкнув три раза гудком. Из кабины тепловоза спустился на гравий человек в железнодорожной одежде и зашагал вдоль рельсов к пикету. Подойдя ближе, он снял фуражку и поздоровался. Ему ответили нестройно и угрюмо.

– Может, пропустите? – спросил машинист. – Все-таки пассажирский...

Один из стоящих пикетчиков молча помотал головой, а другой сказал вполголоса:

– Исключено. Лучше оставим эту тему. Возвращайтесь к поезду и объясните пассажирам, что мы не уйдем. Мы приносим свои извинения, но... у нас нет выбора. Поезд дальше не пойдет.

– Так это... – промямлил железнодорожник, – уголовное ведь дело, ведь... посодют!

Не «посодют», – пикетчик улыбнулся, а второй добавил: – Давай, дядя, топай отсюда. Тут люди нервные...

– Да мне-то что? – Машинист надел фуражку, вздохнул с чувством исполненного долга и неспешно поплелся назад. Шагах в десяти он обернулся и крикнул: – Воды в составе нет! На станции должны были залиться!

– Мы пришлем водовозку! – громко сказал первый, интеллигентного вида пикетчик. – И не стойте здесь... возвращайтесь в Анохино.

– А то засрете тут всю округу, пока стоять будете! крикнул второй, и люди на рельсах и в толпе засмеялись.

Лузгин почувствовал, как спало напряжение. Он стоял в нижней точке кювета и хорошо видел, как первый пикетчик подмигнул второму и стукнул его кулаком в плечо. Милиционеры на другом от насыпи откосе переминались с отсутствующим видом. Взревел на миг и ровно забубнил мотор «икаруса» поодаль. «Ну, вот и все, – усмехнулся Лузгин, – а ты боялась». Он достал сигареты и закурил, размышляя, что теперь делать с сюжетом.

– Э, друг, подкурить найдется?

Он посмотрел наверх: второй пикетчик двигал пальцами у губ, обозначая желанный процесс. Лузгин кивнул и полез к рельсам по скользкому гравию насыпи.

– Ух ты! – сказал пикетчик, увидев пачку «Мальборо». – Можно две? А то этих... с одной не накуришься.

– Да хоть три, – сказал Лузгин, и пикетчик взял три. Он был очень похож на актера Леонова, только жестче лицом и немного повыше.

«Интеллигент» бродил по рельсам, уговаривая лишних спуститься вниз – только дежурная смена пикетчиков, никакой случайной самодеятельности. Оба «икаруса» уже дымили дизелями, и в затемненных окнах автобусных салонов виднелись отдельные силуэты вернувшихся туда отпускников. Чей-то «уазик» с кожаным верхом скакал по песчаной дороге в сторону города. «Поехали докладывать», – решил Лузгин. Пикетчик докури вал «мальборину», каждый раз после затяжки оценивая взглядом остаток. Мальчик Мальцев за спинами милиционеров брад у кого-то интервью и солидно кивал собеседнику. Эта дурная репортерская привычка – кивать каждому слову «выступающего», как бы поощряя его к продолжению разговора, – была известна Лузги ну, и он сам страдал ею и избавился с диким трудом, когда вдруг понял, что кивковый репортерский «одомбрямс» лишает сюжет обязательной для журналиста беспристрастности. Вот мальчик Мальцев кивает сейчас ликуюшему забастовщику, а минутой раньше, наверняка, понимающе кивал рассерженному отпускнику. Вот они, прелести славной профессии...

– Идут, – вдруг произнес пикетчик и разжал пальцы, роняя окурок. – Идут, голубчики...

Лузгин обернулся. От поезда по шпалам шагали трое в просторных болоньевых куртках – двое в кепках, один «босиком». Расстояние между шпалами короче нормального человеческого шага – Лузгин это сам испытал, снимая в юности сюжеты про путейцев, – а потому все трое как бы прихрамывали на каждом втором шаге, попадая ногой на пониженный щебень отсыпки.

– В разговоры не вступать, – скомандовал интеллигентный пикетчик. – Соблюдать порядок. А вы, товарищ, спуститесь вниз, здесь вам не место, – добавил он, ткнув пальцем в Лузгина.

Пожав плечами, Лузгин съехал под откос, скользя подошвами на манер горнолыжника. Трое с поезда подошли вплотную к пикету и молча разглядывали картину. Потом тот, что без кепки, сплюнул под ноги и сказал, именно сказал, а не спросил:

– Чего расселись.

– Это пикет. Мы бастуем. Мы требуем погасить долги по зарплате. Мы понимаем, что создаем неудобство, что...

– Я тебя про зарплату не спрашиваю, – сказал «интеллигенту» человек с поезда. – Я тебе говорю: чего расселись. Угрёбывайте отсюда к единой матери.