Он уже видел все это по телевизору и узнавал с приятным чувством.

– Задерживаются, – сказал Евсеев. – По регламенту в двенадцать перерыв.

Через головы сидящих за столами людей Слесаренко смотрел на экран монитора, где спикер Селезнев с презрительно-вежливой миной усмирял наперебой кричавших депутатов.

– Неужели все-таки провалят? – раздался голос за спиною Слесаренко. Он обернулся и увидел стоявших рядом трех мужчин в синей форме летного гражданского состава. – Столько времени, столько уговоров, столько...

– Замолчи! – одернул говорившего сосед, похожий на актера Жженова. – Еще сглазишь.

– Ну, ладно, включите депутату микрофон, – сказал на экране монитора спикер Селезнев. – Одна минута, пожалуйста.

Кадр поменялся; бритый наголо грузный мужчина в темно-синем костюме с депутатским значком говорил в микрофон, рухнув грудью на полочку стола, напоминавшего школьную парту: «Мы все летаем по стране, я лично несколько раз в месяц. Так вот, если мы сейчас не проголосуем в первом чтении за увеличение пенсий нашим авиаторам, я в жизни больше никуда не полечу: они ж меня из самолета выкинут!».

В думском зале пролетел садовый шорох сдержанного смеха, а голос за спиной Слесаренко произнес со смаком:

– Молодец! Хорошо отрабатывает.

– Итак, вы настаиваете на голосовании? – спросил на экране спикер Селезнев. – Будем голосовать сейчас или отложим после перерыва?

Мужчины в летной форме смотрели на экран, как в амбразуру; тот, первый, закурил и воровато огляделся, и принялся смолить глубокими затяжками, отряхивая пепел на ладонь.

– Голосуем, – сказал Селезнев. – Включите, пожалуйста, режим голосования. Прошу уважаемых депутатов определиться.

– Блин, лучше я глаза закрою, – ругнулся летчик с сигаретой.

Экран телемонитора стал ровно голубым, и по нижнему краю выросла горизонтально длинная светлая полоса и стала убывать по секундам, пока не исчезла совсем, и голос Селезнева произнес:

– Покажите результаты.

– Щас помру, – простонал летчик, похожий на Жженова.

– Решение пришло.

В зале раздались аплодисменты, и трое в синей форме рявкнули «Ура! и стали обниматься, потом расхватали со стульев портфели и папки и побежали вниз по лестнице, грозя победно кулаками. Сидевший перед Слесаренко лохматый парень с диктофоном посмотрел им вслед и сказал, не адресуясь никому:

– Вот дурачье! Что толку в принятом законе, когда в бюджете денег нет. А эти дураки сейчас на радостях напьются...

– Объявляется перерыв, – провозгласил усталый спикер.

– Побудьте здесь, Виктор Александрович, – сказал Евсеев, озираясь. – Я отловлю Лунькова.

Внизу, из боковых дверей, двумя гудящими потоками хлынула депутатская масса. Слесаренко с интересом высматривал известные всей стране лица. В кольце то ли помощников, то ли охранников прошествовал спикер Госдумы; бочком, с кривоватой улыбкой на губах, мелькнул и растворился Травкин; лидер компартии Зюганов замедлил шаг и сразу оброс настырным роем репортеров; вельможный Явлинский раскачивался у лифта с пяток на носки, и Слесаренко не без злорадства приметил, что у молодого лидера наросло изрядное брюшко; размахивая руками, промчался бурный Жириновский; в полуобнимку с Илюхиным прошел тюменский депутат Райков; в гордом одиночестве среди толпы сытых, ухоженных, упакованных в добротные костюмы мужиков и редких женщин плыл бывший лучший, но опальный ныне, первый охранник страны... Виктор Александрович стоял вблизи левой лестницы, и весь этот поток знакомых и незнакомых, но значимых и вознесенных уже одним своим жительством здесь людей протекал мимо и обтекал, и никто не обращал на него ровным счетом никакого внимания, он мог бы простоять здесь неделю, и никто бы не спросил его, зачем он здесь стоит. Слесаренко вдруг представились свои, родные коридоры городской мэрии, и другие одинаковые люди, мимо которых он проходил ежедневно, даже не глядя на лица, не спрашивая, зачем они там стоят, и на мгновение ему стало зябко и одиноко и стыдно.

За спиной Виктора Александровича раздалось предупредительное покашливание. Он обернулся и увидел широкую представительскую улыбку на лице депутата Лунькова, и за нею – учтивый и сосредоточенный сдвиг евсеевских бровей.

– Приветствуем вас в цитадели российской демократии, – произнес Луньков и поклонился. – Рад вас видеть, Виктор Александрович, – продолжил депутат уже другим, без лицедейства, голосом. – Очень вовремя вы прилетели... Следим, следим за вашими успехами!

– Какие там успехи! – отмахнулся Слесаренко.

– Э, батенька, не скромничайте! – Луньков склонил голову к плечу и посмотрел на Виктора Александровича снизу вверх, с почтительной улыбкой, но у Слесаренко было ощущение, что к нему заглядывают под одежду. – Я вас еще в Тюмени заприметил. И все удивлялся: такой человек – и на вторых ролях. Пора, батенька, пора, рад за вас самым искренним образом. Нам нужны такие люди в регионах...

«Какие – такие?» – подумал Слесаренко, изнывая в затянувшейся прелюдии, но не зная, как оборвать ее необидным манером.

– К сожалению, сейчас у нас заседание депутатской группы, – уже третьим, деловым и отстраненным тоном проговорил Луньков, – придется вам полчаса поскучать. Впрочем, советую заглянуть в наш малый зал: бывает интересно. Олег Иванович вас проводит, а в двенадцать тридцать встретимся в приемной.

– Алексей Бонифатьевич! – сигнально пропела кудрявая девица в костюме под Маргарет Тэтчер, проплывая мимо с бумагами в руках.

– Иду, Машенька! – ответил Луньков и, откланявшись, догнал в три быстрых шага перманентную девицу и ухватил ее под руку. – Машенька, ну почему опять мой ящик пуст? Вам что, копий не хватает?.. Это дискриминация, я подам официальную жалобу... – Девица вздрогнула кудряшками и посмотрела на Лунькова с обожанием.