Ему не понравилась гигиеническая вежливость англичан, презрительное высокомерие французов, вороватое радушие итальянцев, арабское наглое попрошайничество, тупость немцев, цыганская крикливость турок в европейских строгих городах... Он осознал, чего Америка «добилась»: если белый нынче стукнет негра, то его посадят, а если негр ударит белого и белый извинится, то белому ничего не будет. И что худенькие вьетнамцы полагают себя самым первым народом среди прочих и величайшими воинами в мире, а кишащие индусы, которым всю жизнь помогали, строили им разные Бхилаи, отрывая от себя, – те и вовсе не считают русских за людей: так, северные варвары....

А тут еще в родных своих пределах, пусть и распавшихся формально на «самое настоящее Г», вечные братья-украинцы принялись поносить «москалей», из дружественного Казахстана поехали русские беженцы, потом Чечня, война и трупы, позор бессилия и безнаказанности, тысячи и тысячи погибших и сгнивших, зарытых в ямы, который год лежащих в ростовских вагонах-рефрижераторах, не нужных никому в родной стране; и Масхадов, колесящий по столицам, и дружный вой всемирной прессы по поводу пропавшей журналистки, и премия за мужество в плену у тех, чьим благородством восторгалась ранее; сто лет возни с ирландцами, взрывающими женщин и детей; закрытые глаза на бойню турок против курдов – мол, внутреннее дело; и моментальная готовность бомбить и рвать на части Югославию для горстки косовских бандитов; и марш национальной гвардии в Техас, где двадцать пять болванов рискнули вспомнить, что когда-то Техас был не американским... Какая, к черту, мировая справедливость? Какое, на хрен, мировое общественное мнение? Какой там друг Билл или Гельмут? Собачий цирк, маханье дирижерской палочкой... Ну, а внутри? Внутри своей страны? Татария с первейшим ханом своего обкома давно уже независимей Чечни, договорились без стрельбы: живите как хотите, но на выборах президента исправно голосуйте за того, кто вам все это разрешил! Теперь еще и область развалилась. Тюмень без Севера – столица деревень, вот и вернулась вековая поговорка.

И, как грибы, растут землячества, общины, требуют денег и зданий, представительства и там, и сям; профессора марксизма-ленинизма из туземцев взыскуют у Москвы национальной автономии; и все это под видом избавления от гнета, восстановления исторической справедливости, компенсации за русское имперское владычество. И бесконечное мелькание специфических фамилий в числе банкиров, скупщиков, министров. Лузгин читал, как Маяковский на дискуссии однажды Айхенвальда назвал Коганом. «Я не Коган», – сказал Айхенвальд. «Все вы Коганы», – ответил Маяковский. Лузгин не верил никогда, что нужно бить жидов, чтобы спасти Россию, бить никого не надо, это глупости и грех, но, ненавидя коммунизм как идеологию счастливого осмысленного рабства, он не мог не признать, что коммунисты отнюдь не из дурости ковали семь десятилетий понятие советского народа. Недаром же старинный американский президент – Лузгин не помнил кто: Линкольн или Вашингтон, – когда делили территорию на штаты, сказал: «По национальному признаку? Только через мой труп!». А ведь в Америке народов было понамешано не меньше, чем в России, чего уж про индейцев поминать.

Не так давно в каком-то университетском споре, когда плели, плели и приплели национальный все-таки вопрос, Лузгин заметил: нормальный русский человек никогда не заявит: «Я русский», пока рядом с ним не станут говорить: «Я еврей, я чечен, я татарин!». Но рядом говорили все громче и назойливей, и вот приехал московский профессор, и Лузгин срезонировал внутренне, а словами ругался и спорил, и вертелся, как девка под натиском, и понимал это, и зли; с я на себя.

Серегу Кротова не нашел в слесаренковском кабинете. Тот сидел за столом без пиджака, обложенный бумагами, с сигаретой в зубах и кучей окурков в пепельнице.

Виксаныч приедет, он тебе задаст, – сказал Лузгин.

– Весь кабинет ему провоняешь, Серега.

Перебьется, – отмахнулся Кротов. – На войне как на войне.

– Соляник был?

– А то как же! С утра заявился расставлять акценты. Завтра проводит экстренное заседание Думы, приглашает меня, чтобы выступил, ответил на вопросы депутатов.

– Приглашает или вызывает?

– Ну-ну, меня вызовешь, а как же! Нашли пацана... Тебе чего? Говори сразу, через полчаса ко мне КРУшники приходят, а я еще не разобрался до конца.

– С Гаджиевым договор подписал?

– О продаже завода? Еще вчера подписал, сегодня деньги должны получить, начнем выплачивать долги бюджетникам.

– А что Моржухин? Неужели сдался? Никогда не поверю. Такую кормушку теряет!

– Не помрет твой Моржухин. Я за ним немецкую кредитно-бартерную оставил.

– Ты что, Серега! – изумленно воскликнул Лузгин. – Вы же с Виксанычем хотели гнать его в три шеи с немецкой линии! Он же ворюга и махинатор...

– Не шуми, – поморщился Кротов. – Уж больно ты грозен, как я погляжу. Ну, поставим мы нового... Во-первых, кого? Потом учить, вводить в проблемы... А как научится, начнет мышковать... Зачем? Моржухина мы припугнули, штаны который день отстирывает, теперь мы его пальчиком поманим – прибежит на полусогнутых и служить будет, как Бобик. Создадим ему дирекцию – официально, со штатом и планом работы; пусть вкалывает, пусть трясет немчуру.

– И все дочки и племяннички с женами спокойно перекочуют из заводской конторы в новую дирекцию?

– Да хрен с ними, пусть кормятся. Не в лесу ведь живем, как без этого. По сравнению с теми убытками, которые город имел от моржухинской газировки, весь фонд зарплаты у дирекции – плюнуть и растереть. Так что ты, дружище, рожу не криви, мы денежки считать умеем.

А я думал, ты всерьез открылся, – сказал Лузгин. – Вчера в эфире ты выглядел бойцовски.

– Ты, Володечка, так и не понял, что такое аппарат,

– Кротов поглядел на Лузгина с усталым сожалением. Если аппарат объединится, он провалит на выборах любого кандидата, будь даже у него такие имиджмейкеры, как господин Лузгин. За сутки до выборов отключат воду под видом аварии – и привет. Или снюхаются со связистами, и те вырубят трансляцию московских телеканалов сколько город денежек связистам задолжал? Кто виноват? Власть виновата, а кто нынче власть? То-то, братец... Чиновника в угол загонять нельзя! Бить его можно и нужно, чтоб служба медом не казалась, но в угол загонять опасно – загрызет. Каждый отдельный Бобик – собака маленькая, но стаей они и слона до костей закусают. А теперь выкладывай, зачем пожаловал.