Это было сказано на рассвете следующего дня. Грей провёл около шести часов в кабинете Данбара, пока Саузерленд ожидал в соседней комнате. Чтобы избежать утренней проверки службы безопасности, они заторопились из ричмондского флигеля и вернулись на улицу.

— И, если я не ошибаюсь, — продолжал Грей, — он всё ещё одержим ею. То, что в этих папках, рассказывает скорее его историю, чем её.

Саузерленд оставался неподвижным. Он снова очень устал.

— Как вы понимаете, я не могу позволить вам воспользоваться чем-либо из того, что вы видели этой ночью. Мы не должны...

— Нет смысла использовать это, Мартин. В суде. Это скорее для больницы. Данбар вёл не хронику тайной работы. Он писал историю болезни. Своей болезни. В дополнение к своим личным обидам на неё он убедил себя, что она намерена уничтожить его... уничтожить его лично. Поэтому для него было бы разумным поразить её первым...

— И вы не можете обсуждать содержание досье ни с кем, кроме...

— В этом тоже нет никакого смысла. «Дело» детально проработано. И даже может быть выставлено в суде.

— Я уверен, это равным образом обеспечит детальную защиту.

— О, но именно тут Чарльз оказался особенно умён. Знаете, он уже начал отрезать ей возможности для защиты. Уже начал заметать след.

Они шли вдоль очередного ряда пустых магазинов. Уличные крики раздавались в холодном воздухе. По тротуару размётаны старое тряпье, яблоки; тут же мужчина чинил стулья.

— Скажите мне, — внезапно спросил Грей, — что вы знаете о телеграфных перехватах сообщений между Берлином и Мадридом?

Саузерленд приостановился, чтобы поднять воротник своего пальто:

— Не понимаю.

— Очевидно, что главная часть дела, составленного Данбаром, сейчас зиждется на ряде перехваченных телеграмм, которыми обменивались фон Калле из Мадрида и Шпанглер из Берлина. Он дважды упоминал их в официальных записках к Ладу и представляет их как огромное событие в послании Адмиралтейству.

— И какова ситуация?

Грей покачал головой:

— Я только знаю, что он, кажется, почему-то считает, будто они решают всё.

— Он мог, конечно, лгать, широко заявляя о незначительной улике, чтобы поддержать продвижение своего дела.

— Он мог также снимать с Маргареты последнюю мерку. Мартин, мне нужно ещё несколько недель. Мне нужен пропуск и несколько недель за границей.

Саузерленд смотрел на пустую улицу и качал головой:

— Вы, кажется, не понимаете. Даже если бы вам разрешили увидеть её...

— Нет, я не хочу увидеться с Зелле, Мартин. Я хочу поговорить с Рудольфом Шпанглером.

Саузерленд смотрел на окружавшие их многоквартирные дома — ряды окон, закрытых ставнями в ожидании налёта «цеппелинов», дюжина ярдов обожжённого тротуара.

— Бога ради, Ники, постарайтесь взглянуть в лицо...

— И подумайте, не сможете ли вы добыть мне копии тех телеграмм.

Грей провёл остаток дня в приготовлениях. Он уничтожал компрометирующие записки и рисунки. Он опустошал ящики и паковал чемодан. Он извлёк большую часть своих сбережений. Он удерживал себя от выпивки. В этом, может, и не будет необходимости, но не смог удержаться от привычки и вычистил оружие — американский автоматический револьвер 45-го калибра и тот же зазубренный штык.

Когда закончил, он сел за стол и написал ей:

«Дорогая Маргарета, после всего того, что мы наделали...»

Туда же он вложил рисунок — кошка на стуле в залитой светом комнате. Он полагал, что ей ни в коем случае не дадут письмо, но, по крайней мере, могут отдать рисунок. Какой может быть смысл в том, чтобы отказывать ей в безобидном рисунке безобидного английского любовника?

Телеграммы, упомянутые в досье Данбара, не фигурировали как улики до конца марта. Бушардон оставил самый детальный отчёт об этом дне в своих «Воспоминаниях» 1954 года. Расследование, написал он, более или менее забуксовало, и тут Военное министерство очень кстати представило для рассмотрения текст нескольких телеграмм, полученных и расшифрованных при помощи британской команды связи взаимодействия и технического оборудования, установленного на вершине Эйфелевой башни. Подразумевалось, что телеграммы служили для обмена сведениями между фон Калле в Мадриде и Рудольфом Шпанглером в Берлине. Хотя Мата Хари не названа по имени, появляется присвоенный ей немцами личный номер — Х-21. Был ещё ряд недвусмысленных ссылок на информацию, которую она предположительно передала фон Калле, так же как и прямая ссылка на её «внедрение» во Французскую секретную службу.