Менее чем через две недели после его возвращения на фронт он оказался среди атакующих в северном Камбренском клине. Это была одна из тех стычек начала зимы, которые никто и не вспомнит. Она началась с обстрела, цель которого была обработать огнём германские окопы и разрушить проволочные ограждения. Большая часть снарядов оказалась шрапнелью и, следовательно, пропала чуть ли не впустую. Вслед за обстрелом большинство из солдат двух батальонов покинули свои окопы и побежали на ничейную землю. Германцы ответили шестью уцелевшими пулемётами и разнесли их в куски.

После ужасной неразберихи у проволочного заграждения Грей повёл два взвода по промокшим склонам под перекрёстным огнём, загонявшим их в воронки от снарядов. Днём он распределял морфий и время от времени швырял гранаты. К сумеркам вернулись выжившие, не в панике, а флегматично оцепеневшие, будто с футбольного матча. Разрывающаяся шрапнель отняла ещё несколько жизней. С некоторым удовлетворением на передовых позициях восприняли весть о том, что умер особенно гнусный лейтенант — очевидно, от сердечной недостаточности, после того как осколок снаряда задел его шею.

К концу года война выродилась в вялую резню, и разочарование начало расти по всему Западному фронту. Одна наступательная операция за другой проваливались, и командующие офицеры не могли смыть с себя позор, ибо им не удавалось сдвинуть дело с мёртвой точки. Какое-то время было много разговоров о первоклассных канадских частях и определённых тактических изменениях. После ещё одной заглохшей наступательной операции казалось: все заговорят о предателях и шпионах — традиционное извинение военной некомпетентности.

Что касается Грея, он думал о Зелле, невзирая на холод, грязь, воронки от снарядов, на тела убитых и на кровь.

Если бы только она держалась вдали от войны, если бы она держалась подальше и жила, подобно другим одиноким женщинам, собирая коврики для Красного Креста, сшивая бинты и занимаясь вязанием митенок! Если бы только она могла жить вдали от этого год или два, и тогда, возможно, даже такие, как Данбар, не обращали бы на неё внимания...

Данбар. В начале войны его дни были заняты чёрной работой. Ночи были хуже. В течение первого месяца он работал вместе с командой шифровальщиков Адмиралтейства, помогая налаживать связь моряков торгового флота, прикидывая промышленные возможности Германии и угощая ленчем иностранных представителей, которых никто больше не мог выносить. В свободное время днём он занимал себя телеграфными перехватами, а одинокими вечерами читал или прогуливался. Женщины продолжали избегать его.

Но к вопросу о Зелле Данбар вернулся не ранее конца октября. Он встретился с Саузерлендом в кингстонском ресторанчике, в месте, не вызывающем подозрений, где никто из важных персон не обедал. Шёл дождь, и Данбару было холодно. Газеты выходили с заголовками о бедствиях на море, но Саузерленда больше интересовали местные происшествия.

Он говорил о деле подозреваемого в шпионаже в пользу Германии, недавно застреленного при попытке скрыться от ареста. Подозреваемым, точнее подозреваемой, была женщина, и очень молодая, но более всего Саузерленда беспокоила нехватка — нехватка тактических активов. Он также расстраивался из-за Специального отдела, называя его деятельность идиотской.

— Вы не думали поднять этот вопрос у Каммингса? — спросил Данбар.

Саузерленд покачал головой:

— Вы ещё не поняли? Мы не осуществляем разведывательную службу. Мы сокрушаем шпионов. Мы должны предоставлять материал для заголовков, чтобы умиротворить домашний фронт. Пусть мамочка и папочка знают: генерал невиновен, что их сыночка разнесло на кусочки... это всё из-за проклятого шпиона.

— А что насчёт министра?

— Министр — дурак. Видите ли, я не знаю, что сказали вам, но на фронте дела идут нехорошо. В лучшем случае мы просто удерживаем линию фронта, но даже и тогда потери ужасающие. А покуда люди Вальтера Николаи сужают круги вокруг нас, никто и пальцем не собирается шевельнуть.

— А что девушка?

Саузерленд пожал плечами:

— Девушка — очень мелкая рыбёшка.

— Но мы могли бы использовать её. Возможно, она поведала бы нам кое-что. Знаете, вы должны постараться увидеть всего осьминога, одного из тех чудовищных существ, мозг которого находится в Берлине, а щупальца раскиданы повсюду, и агенты — это присоски. Если у нас есть хоть какой-нибудь шанс, мы должны последовать вдоль одного из этих щупалец до начала. А сейчас у нас нет ничего, совсем ничего.

К этому времени дождь прекратился, и Саузерленду захотелось немного прогуляться, поэтому они пошли сквозь Квинсвей к Бейсуотеру и зашли в сады.

— Суть дела в том, — сказал Саузерленд, — что, как я думаю, Четвёртый этаж мне сейчас не вполне доверяет... после Берлина и вашей чёртовой Маты Хари.

— Вам не кажется, что это слишком резко? Ведь были указания — вы знаете это так же, как и я.

— Я знаю только, что мне говорит Четвёртый этаж, а они не хотят слышать о Мате Хари.