Феномен пушинки я про себя окрестил термином «бог шельму метит».

Иногда, в виде эксперимента, я воздерживался от косяка и она не появлялась.

Так что прежде, чем одеть пальто я осматривал его в поисках белой метки.

Она ни разу не подвела.

Моя любовь к Ире всё углублялась. Иногда она просила не смотреть на неё так упорно, особенно на людях, а я всё ещё надеялся остановить мгновенье.

Он смотрел на неё, как смотрит пёс на хрустальную вазу…

Изредка мы приходили в общагу, чтобы чинно расписать пулю в 72-й комнате.

Из-за того, что Ира в положении, за преферансом мы уже не курили. Только Двойка иногда, с выучкой корнета лейб-гвардии просил её разрешения и дымил на зависть мне и Славику, пока Ира, сидя на койке у окна, кромсала ножницами взятую у меня «беломорину».

Она не делала секрета из своей беременности и ещё на втором месяце заказала у Лялькиной матери просторный элегантный сарафан из коричневой материи.

Однажды уже по весне, она вышла из общаги первой, пока я в вестибюле задержался с Двойкой.

Когда я вышел, Ира стояла возле угла здания и скандалила со студентом в окне этажа биофака.

Не поняв смысла сарафана, борзый второкурсник попытался подцепить незнакомку.

Я потребовал от него извинений даме и получил наглый отказ.

Пока я подымался к нему в комнату ко мне присоединился Двойка, но в комнате их оказалось трое.

Последовала неразборчивая драка с переменным успехом, из соседних комнат к ним подбегало подкрепление.

Мне запомнился момент, когда я стою на чьей-то койке, а один из противников подставляет своё лицо, чтоб получить в него удар ногой, но я сдержался – слишком уж явно он этого хотел.

Впоследствии я лежал на полу заваленный телами трёх противоборцев, которые старались меня обездвижить, а где-то в углу Двойка всё ещё отбивался от наседавших.

И тут дверь распахнулась – на пороге встала Ира с неизвестно где взятой линейкой в руках и громко объявила:

– Всех перережу!

Меня настолько поразила абсурдность ситуации – пиратский крик Иры, эта деревянная линейка и ты у неё в животе – что я захохотал.

Все присутствующие последовали моему примеру.

Не получается всерьёз драться с кем только что смеялся заодно.

Мне помогли подняться и мы ушли.

Невозможность остановить мгновенье заставила меня поменять приоритеты.

Моей задачей стало охранять её. Охранять от суматохи в раздевалке. От её подружек со змеиными жалами:

– Привет. Ой, ты как-то подурнела сегодня.

Охранять от её страхов перед будущим – фельдшерица Кердун в роддоме такая грубая, все на неё жалуются. И от затаившегося в ней самой непонятного, но отрицательного резус-фактора.

Охранять от всего этого мира, готового в любой момент нанести удар откуда не ждёшь. Поэтому я затаился и следил за ним.

Такая моя позиция привела к отчуждению от общаги, от курса, от института.

Только с Жомниром я продолжал общаться. Он стал научным руководителем моей курсовой работы «Ирония в рассказе В. С. Моэма «The Judgement Seat».

Кроме того он был нужен мне, чтобы в этом недоброжелательном мире отгородить место для нас с Ирой. Он обещал «засватать» мои переводы в какое-нибудь из книжных издательств в Киеве, где у него есть связи.

Для сборника понадобится 20-25 рассказов.

Я продолжал приходить к нему домой и он в шутку говорил, что его жена, Мария Антоновна, в меня влюбилась.

Они жили в трёхкомнатной квартире на пятом этаже по улице Шевченко, потому что их дети уже повзрослели и отделились. Сыновья – в Россию, а дочка – замуж.

Жили они только в двух комнатах, третью Жомнир превратил в архивный кабинет – стол, стул и стеллажи до потолка из толстых досок, заваленные кипами папок с завязками, стопками книг и просто бумагами, и окно в стене напротив двери.

Мне это нравилось.

Ещё мне понравился рассказ Иры о бесчеловечности Жомнира.

Его семья тогда ещё жила в пятиэтажке родителей Иры и во время ремонта квартиры он поделил площадь полов на количество членов семьи, покрасил причитающуюся ему квадратуру, поставил кисть в банку с водой, пожелал остальным трудовых успехов и – умыл руки.