– Ты пьян, - улыбнулась я, снова опуская лицо и утыкаясь лбом Веберу в грудь.

Наёмник усмехнулся.

– Если от меня пахнет алкоголем, это не значит, что я пьян. – Обняв, он поцеловал меня в макушку, затем отстранился, чтобы снова посмотреть мне в глаза. – Я говорю тебе то, что должен был сказать уже давно. Почему ты плачешь?...

– Я боюсь тебя потерять. – Я вытерла слёзы. Меня так переполняли чувства, что я и говорила то едва-едва. – Боюсь, что ты потом решишь, что ошибся в своём решении…

Вебер всмотрелся в мои глаза. У него был такой взгляд, что все мои сомнения по поводу того, что он говорил серьезно, мгновенно рассеялись.

– Это последнее, чего тебе следует бояться, - сказал он, наклоняясь ко мне и прижимаясь лбом к моему лбу. Он закрыл глаза и прошептал: – Я люблю тебя, Машка... И я не могу отпустить тебя, поэтому прошу, останься со мной.

Улыбаясь, я зажмурилась. Это всё, правда, не сон?

Отстранившись от Вебера, я, смущаясь и краснея, робким движением коснулась его лица.

– Только об этом я и мечтала…

Вебер улыбнулся мне, прикрыл глаза, а затем, обхватив мое лицо шершавыми ладонями, наклонился и поцеловал меня.

***

– Ты уверена?

– Абсолютно.

Соболев улыбнулся. Ветер взъерошил его седые волосы, пронзительно-ясные голубые глаза стали будто бы ярче на фоне просветлевшего сегодня неба.

Михаил Георгиевич вздохнул. Мы с ним стояли возле памятника Жукову, недалеко от старинных стен Исторического музея – алых, чуть потемневших от копоти, времени, но всё таких же невероятно красивых.

– Ну, а через сколько будете?...

– Через два года постараемся быть, - ответила я.

Соболев задумчиво покивал. Поразмышлял о чём-то, разглядывая мощёную площадь, уходящую из под ног всё выше и выше, кивнул ещё раз и снова посмотрел на меня.

– Надеюсь, что к этому времени город будет уже полностью на ходу, - улыбнулся Михаил Георгиевич.

– Уверена, что так и будет, - отозвалась я, улыбнувшись ему в ответ.

– Ну, Машенька, мне пора. – Вздохнул Соболев. – Я рад, что мы с тобой встретились… А теперь ещё и всё так замечательно решили.

– Я тоже, Михаил Георгиевич. – Мы с Соболевым обнялись. – Вы там с ребятами….будьте осторожны.

– Будем, - выпуская меня из объятий, ответил Соболев. – Никуда не денемся. Ты, главное, береги себя. Привет Веберу.

– Передам.

Мы попрощались. Вот так легко, с надеждой. Через два года увидимся. Верю в это без всяких сомнений.

Соболев ушёл к группе своих ребят, укладывающих вещи и провизию в небольшие джипы, стоящие у входа в метро, а я повернулась и направилась к одной из квадратных клумб, поросшей красным мхом и вьюном. Усевшись на бортик клумбы, я подтянула к себе ноги и уставилась на здание Исторического музея. Ветер нежной прохладой касался лица, солнце грело, не сильно пока ещё, по-утреннему приятно. Я закрыла глаза и подняла голову, подставляя лицо его нежному свету.

Вебер появился через минуты три. Сел прислонившись спиной к моей спине, щелкнул зажигалкой. Ветер, кажется, даже как-то затих, а тепло стало ещё слаще.

– Ну что? Обратно отправимся завтра?

– Думаю, да. Спешить нам некуда, - усмехнулся Вебер. – Теперь. Надо бы нам с тобой хорошенько отдохнуть. После всех наших приключений-то.

– Я только «за»! – обрадовалась я. Мечтательно улыбнувшись, добавила: - А, знаешь, я чувствую, что сегодня нам предстоит чудесный день…

– Нам предстоит ещё много дней, Машка, - ответил Вебер. И тоже улыбнулся, я слышала по голосу. Вебер подхватил мою руку и сжал в своей ладони. – И все они будут чудесными.

Эпилог

Это были самые красивые из всех тех цветов, которые я смогла найти на мёртвых землях. Они были белыми, с мягкими лепестками и нежными листьями. Я нашла их у воды, у маленького чистого ручейка, пробегающего неподалеку от илистого озера у леса. Я поёжилась. С тех пор, как меня оставили одну у могил, прошло минут десять, а мне показалось, что целый час.

Выдохнув, я вложила всю свою скорбь, все светлые воспоминания и всю любовь в свою молитву, открыла глаза и посмотрела на серый камень постамента, куда мне и следовало возложить цветы.

– Очень люблю… и очень скучаю, - прошептала я, медленным и осторожным движением, устраивая букет на постаменте, слишком строгом и холодном.

Развернувшись, я направилась обратно, аккуратно обходя мерцающие под ногами лужи. Гравий хрустел под ногами, грязь была слишком вязкой.

Слёз больше не было, только молчаливая печаль, глухое отчуждение.

Прогулявшись по привычным мне городским улочкам, ныне без всякого намёка на страх, я свернула в переулок и остановилась у покосившегося фонаря.