— Что же будет завтра? — сказала она про себя, ложась в постель. Том, по обыкновению, начнёт во всё вмешиваться, будет терзать моих слуг, придираться к Гарри. О, Боже мой! Я только начинаю жить, и уже жизнь становится для меня слишком тяжёлою.

Говоря эти слова, Нина увидела, что кто-то стоял подле её кровати. Это была Мили, с материнскою нежностью поправлявшая подушки и постель.

— Это ты, Мили! Присядь, пожалуйста, на минутку. Я так устала сегодня! Как будто я провела целый день в хлопотах! Ты знаешь, что Том воротился домой и такой пьяный! Ах, Мили, это ужасно! Знаешь ли, что он обнимал меня и целовал; — правда, он мне брат, но всё же это ужасно! И теперь я так утомлена, так озабочена!

— Знаю, милочка моя, всё знаю, — сказала Мили, — много и много раз я видела его в таком положении.

— А что всего хуже, — продолжала Нина,— это неизвестность, как он будет вести себя завтра, и ещё в присутствии мистера Клэйтона! Одна мысль об этом огорчает, стыдит, убивает меня.

— Ничего, дитя моё, — сказала Мили, нежно приглаживая волосы Нины.

— Я так одинока, Мили, что даже не к кому обратиться за советом. У других девиц есть по крайней мере друзья или родственники, которые служат им опорой; но у меня нет никого. — Почему же вы не просите вашего Отца помочь вам? — с кротостью и смирением сказала Мили.

— Кого? — спросила Нина, поднимая голову с подушки.

— Вашего Отца! — сказала Мили торжественным голосом. — Разве вы не знаете "Отца, который на небесах". Надеюсь, кошечка моя, вы не забыли этой молитвы?

Нина смотрела на старуху с изумлением. Мили продолжала:

— Если б я была на вашем месте, овечка моя, я бы всё рассказала моему Отцу: ведь Он, дитя моё, любит вас! Ему было бы приятно, если б вы обратились к нему, высказали бы ему своё горе и, поверьте, Он успокоил бы вас. Так по крайней мере я делала всегда, и всегда находила, что делала не напрасно.

— Ах, Мили! Неужели ты хочешь, чтоб я обратилась к Богу и просила его помочь мне в моих безрассудных поступках?

— Почему же и нет? Ведь это ваши же поступки.

— Прекрасно; но, Мили, — сказала Нина боязливо, — ты знаешь, что относительно религии я была весьма дурная девочка. Вот уже годы и годы, как я не читала молитв. В пансионе обыкновенно смеялись над теми, кто читал их, и потому я мало молилась.

— Что с вами, моя милочка? Вы ли это говорите? Неужели вы думаете, что Отец Небесный не знает всех наших дел и помышлений, что Он не любит и не хранит нас во всякое время! Нет, дитя моё, Он знает, какие мы бедные и слабые создания.

— Мили, Мили! Я так давно не читала молитв, что даже и не знаю теперь, как они читаются.

— Господь с вами, дитя моё! Я обыкновенно обращаюсь к Отцу Небесному и высказываю Ему всё, что на душе, и когда я выскажу Ему всё своё горе, камень этот становится легче всякого пёрышка.

— Но всё же, я так давно не молилась Ему!

— Вот что я скажу вам, моя милочка! Я помню вас, когда вы ещё были маленьким, умненьким ребёнком, прыгали по балкону, бегали от тех, кто смотрел за вами, убегали в рощу, рвали цветы, резвились и шалили. Раз вы веселились там, как вдруг папа выходит на балкон и не находит вас. Он кличет вас, вы его не слышите; он бросается в одну сторону, заглядывать в другую; бежит в лес и наконец находит вас: вы стоите в болоте, башмачки ваши увязли в грязи; ваши ручки и личико перецарапаны, вы плачете и зовёте папа. Он говорил, что этот призыв был для него лучше всякой музыки, какую он слыхал в своей жизни. Я помню, он взял вас на руки и унёс домой, беспрестанно целуя вас. Вот как это было моя милочка! Вы только тогда призывали своего папа, когда нужна была его помощь! Так точно поступаем мы всё и во всякое время. Мы только тогда прибегаем к Отцу Небесному, когда нам нужна Его помощь, когда сцепление трудностей и горестей заставляет нас обратиться к Нему. Когда-нибудь, я поговорю с вами побольше об этом. Но теперь, моя милочка, не горюйте: просите Его помощи и засните спокойно. Он услышит вас. Господь с вами! — сказав это, Мили, с заботливостью доброй няни пригладила подушку и, поцеловав Нину в голову, удалилась.

— Послушай, Нина, — сказал её брат, войдя на другой день в гостиную, после осмотра плантации, — ты непременно должна оставить меня здесь, чтоб управлять плантацией. Здесь всё ужасно запущено! Этот Гарри только разъезжает в своих блестящих сапогах и ничего не делает; обманывает тебя и заботится о своём гнезде. О, я знаю: все эти полубелые ужасные бездельники!

— И ты знаешь, Том, что в управлении плантацией соблюдается тот порядок, который назначен покойником отцом нашим в духовном завещании. Дядюшка Джон говорит, что Гарри превосходный управляющий. Я с своей стороны уверена, что преданнее его никто и быть не может; и я очень им довольна.

— Я думаю! Правда, по духовному завещанию всё оставлено тебе и душеприказчикам, как ты называешь их; но уж будто и я ничего не значу? Ты очень ошибаешься, если не считаешь меня своим прямым опекуном! Зачем-то я и приехал сюда, чтоб раз навсегда покончить с наглостью этого негодяя!

— С наглостью Гарри? В нём ничего нет наглого. Напротив, он поступает благородно, как джентльмен: все замечают это.

— Благодарю! Вот это мне нравится, Нина! Как глупо с твоей стороны употреблять это слово в отношении к негру. Хорош джентльмен! Конечно, разыгрывая джентльмена, станет ли он заботиться о твоих выгодах? Подожди немного, и ты сама увидишь, в каком положении находятся твои дела. Отчего все эти беспорядки? Оттого, что ты никогда не слушаешь меня, не обращаешь ни малейшего внимания на мои советы.

— Прошу тебя, Том, не говори мне об этом! Я не вмешиваюсь в твои дела. Пожалуйста, предоставь мне право управлять и моими по моему усмотрению.

— А кто этот Клэйтон, который шатается здесь? Уж не думаешь ли ты выйти замуж за него?

— Не знаю, — сказала Нина, — Ну так я знаю: он мне не нравится, и я ни за что не дам тебе согласия на этот брак. Вот другой, совсем иное дело, — тот вдвое достойнее. Это богатейший человек в Нью-Йорке. Мне говорил об нём Джо-Снэйдер. За него ты можешь выйти.