— Каким прелестным казалось мне это место, когда я приезжала сюда, будучи ребёнком! — сказала Нина. — По всему видно, что нынешняя госпожа плохая хозяйка.

Между тем лошади подъезжали к лицевому фасаду дома, в котором обнаруживались те же самые признаки неряшества и небрежения. Многие шторы держались на одном только крючке; двери перекосились и врезались в гнилые пороги; деревянные столбы, служившие опорою небольшого навеса, лежали подле крыльца, и розы, когда-то обвивавшиеся вокруг этих столбов, оставлены в величайшем небрежении и расстилались по земле. Балкон был завален всякого рода хламом, ящиками различных величин, сёдлами, тряпьём и другими предметами, образовавшими удобные уголки для приюта и укрывательства, уголки, в которых до полдюжины маленьких негров и три — четыре собачки играли в прятки, с величайшим удовольствием и шумом. Когда Нина и Клейтон остановились у крыльца, вся эта шумная ватага выстроилась в ряд, оскалила зубы и с любопытством смотрела на приезжих. Ни одному из этих маленьких созданий не пришло даже в голову подержать лошадей или ответить на вопросы приезжих. Они попеременно посматривали то друг на друга, то на незнакомых путников, и скалили свои белые зубы. Наконец какой-то оборванный лакей, с половиною соломенной шляпы на голове, призывом Клейтона поднят был на ноги; он взял лошадей, разумеется, одарив сначала толчками всю группу ребятишек, которые до такой степени были невежливы, что даже не пригласили джентльмена и леди пожаловать в комнаты. После такого увещания, Нина и Клейтон, предшествуемые ребятишками, вошли в комнату на право от главной залы. В комнате этой, по-видимому, всё находилось в недоконченном состоянии. Половина занавесей навешена была на окна, между тем, как другая половина валялась по стульям. Сырые, покрытые плесенью шпалеры местами были оторваны от стен, приготовленных для новой оклейки; несколько полуразвернутых кусков дорогих шпалер лежало на столе, заставленном остатками старого, неоконченного завтрака; на нём были тарелки, куски хлеба и сыра, грязные стаканы и пустая бутылка. Трудно было найти стул, не покрытый толстым слоем пыли. Нина послала свою карточку с одним из маленьких шалунов, которому на половине лестницы вдруг пришла фантазия спуститься вниз по перилам. Неудивительно, что во время этой операции, карточка выпала из рук и вся группа шалунов опрометью бросилась к ней, отбивая друг у друга честь снести её на верх. Порывы их усердия были остановлены внезапным приходом лакея в полушляпе, который, по убедительной просьбе Нины, вмешался в крикливую толпу и рассеял её. Как стадо ворон, с говором и криком, они разлетелись по разным частям залы, между тем, как лакей поднял карточку и с беспредельным радушием, озарявшим его лоснящееся чёрное лицо, пошёл на верх, оставив Нину и Клейтона дожидаться внизу. Через несколько секунд он воротился.

— Миссис просит молодую леди пожаловать на верх, — сказал он.

Нина торопливо пошла за ним, оставив Клейтона на целый час одиноким существом в пустой, заброшенной комнате. Наконец она воротилась в величайшем одушевлении.

— Дело кончено! — сказала она, — купчая будет подписана, лишь только мы пришлём её.

— Я привезу её сам, — сказал Клейтон, — и сам рассчитаюсь.

— Благодарю вас, — сказала Нина, — но теперь, ради Бога, уйдёмте отсюда. Видали ли вы когда-нибудь такое опустелое место. Я помню время, когда дом этот казался настоящим раем, полным любезных и милых людей.

— Скажите, что это за особа, с которой вы вели переговоры? — спросил Клейтон на обратном пути.

— Особа эта, — сказала Нина, — принадлежит к числу мягких и сговорчивых женщин; высокого роста, с желтовато-бледным лицом, нюхает табак, в измятом платье из грубой материи. Голова у неё обвязана ярким ост-индским платком; говорит она в нос более, чем это принято у французов, и беспрестанно размахивает жёлтым носовым платком. Бедняжка! Несколько раз она повторяла, что у неё болели зубы, что в течение недели ни одной ночи она не спала, и что поэтому в отношении к её наряду не должно быть взыскательным. Мне нравится в этих французах одна черта: они, как говорится, всегда ravis de vous voir, всегда остаются при убеждении, что чему быть, того не миновать; эта добрая дама была очень любезна; сейчас же приказала очистить для меня стул от разного хлама и пыли. Комната, как и все другие в её доме, представляла собою картину страшного беспорядка. Мадам Ле-Клер оправдывала такое состояние невозможностью найти рабочих, которые бы сумели сделать что-нибудь порядочное; поэтому-то всё и оставалось в ожидании какого-нибудь сильного потрясения. Во всем этом хаосе преспокойно и в большом обилии ползают какие-то чёрные букашки, которые, мне кажется, когда-нибудь, как саранча, нападут на эту добрую женщину и источат её! Бедная! Бедная! Здешний край ей не нравится, и она с грустью вспоминает о Луизиане. Не смотря на её табачную наружность и на жёлтый носовой платок, у неё развит вкус к прекрасному: она с чувством говорит об олеандрах, миртах и жасминах своего родного штата.

— Желал бы я знать, с чего вы начали свои переговоры? — сказал Клейтон, засмеявшись после этого описания.

— Очень просто! Я щегольнула французским языком, насколько умела совладать с ним, а она щегольнула английским, и, мне кажется, я взяла верх над доброй душой, так, что могла приступить к делу. Я сейчас же рассказала сентиментальную историю о любви Лизетты и Гарри; ведь я знаю, французы чрезвычайно любят всё сентиментальное. Старушка растрогалась, утирала чёрные глаза свои, вытягивала крючковатый нос, как бы отдавая дань моему красноречию, называла Лизетту своим enfantmignon (деточкой) и в заключение прочитала мне маленькую лекцию о нежной страсти; эту лекцию я приберегу, на будущее время.

— В самом деле! — сказал Клейтон, — я был бы в восторге, если б вы повторили её.

— О, нет! Я вам только одно скажу, что, устроив это дело, и вырвавшись из этого опустелого дома, я чувствую себя в самом лучшем настроении духа! Видали ли вы когда-нибудь такое скучное место? Скажите, отчего это, если мы переселяемся сюда на Юг, то всё, по-видимому, приходит в разрушение? Я заметила эту перемену во всей Виргинии. Здесь как будто всё останавливается в своём прогрессе, и подвигается не вперёд, а назад. На Севере совсем другое дело. Однажды, во время вакаций, я отправилась в Нью-Гэмпшэйр. Надо вам сказать, что это страшно бесплодная страна, гористая и песчаная, а между тем там все живут, если не в изобилии, то, по крайней мере, в довольстве. У них такие маленькие, но уютненькие, чистенькие домики! Всё окружающее их носит отпечаток особенной заботливости и комфорта, не смотря на то, что земля их и вполовину не так хороша, как наша. Там есть такие места, где кроме камня ничего не видно. Там и зима, мне кажется, продолжается не меньше девяти месяцев. Эти янки всё принимают в расчёт. Если чьё поле каменисто, тот непременно найдёт случай продавать камни и извлекать из этого выгоду; перенося морозы в течение длинной зимы, они торгуют льдом и получают барыши. Они, так сказать, живут, извлекая выгоды из своих невыгод!

— А мы беднеем, расточая свои выгоды, — сказал Клейтон.

— Знаете ли, мистер Клэйтон, что быть приверженцем партий аболиционистов считается у многих страшным преступлением? — сказала Нина. — Что касается до меня, то я имею особенное расположение принадлежать к этой партии. Быть может это потому, что у меня капризный характер, или потому, что я не люблю веровать в чужие убеждения. Если вы никому не скажете, я объявлю вам моё мнение: я не верю в законность невольничества.

— Я тоже, — сказал Клейтон. — Право? А я думала, что, сказав своё мнение, сказала что-нибудь оригинальное! В наш дом, к тётушке Несбит, иногда приезжает её пастор, и тогда между ними возникают различные диспуты. Между прочим, я слышала вот что: " О, какое было бы блаженство, если б перевезти всех этих африканцев сюда и обратить их в христианскую веру"! Чтобы придать несколько одушевления беседе и изумить их, я заметила, что, по моему мнению, для этих африканцев легче обратить нас в язычников.

— Ваше замечание весьма справедливо, — сказал Клейтон, — нет никакого сомнения, что общество, устроенное на этих основаниях, постоянно будет клониться к варварству. Такое устройство будет препятствовать общему воспитанию белых, и, доводя до нищеты более бедные сословия, обогащать весьма немногих.

— Прекрасно; к чему же нам иметь подобное общество? — сказала Нина, — почему не уничтожить его сразу?

— Подобный вопрос легче предложить, чем ответить ни него. Законы против эмансипации весьма строги. Но, я думаю, что каждый плантатор должен иметь это в виду на будущее время, и, сообразно с этим, воспитывать своих слуг. Вот это-то я и стараюсь ввести на моей плантации.

— В самом деле! — сказала Нина, посмотрев на Клейтона весьма пристально, — ваши слова напомнили мне о том, что сама я хотела сказать. Вообще говоря, моя совесть не тревожит меня относительно участи моих слуг, потому что они служат мне, как стали бы служить во всяком другом месте. Но что вы скажете, например, на счёт Гарри: он прекрасно образован, и я знаю, что во всяком другом месте он был бы счастливее, чем здесь. Я всегда понимала это, но серьёзно подумала об этом только недавно; я намерена освободить его при первом законодательном собрании, и при этом случае буду просить вашей помощи.