— Я, — сказал Клейтон с необычайным жаром, — готов перенести все страдания, если б только этой жертвой можно было преодолеть всякое зло и приблизиться к моим возвышенным идеям о благе.

 Вечернее богомолье состояло из проповедей, беспрерывно следовавших одна за другою и для разнообразия сопровождавшихся пением гимнов и молитв. В последней части его, многие объявили себя покаявшимися и громко рыдали. Мистер Бонни ещё раз выступил вперёд.

— Братия, — воскликнул он, — свет учения Господня озарил нас! Воздадим же хвалу Господу!

И поляна снова огласилась тысячами голосов. Восторг теперь сделался всеобщим. Во всех частях поляны слышны были смешанные звуки покаянных молитв и гимнов. Вдруг из густой зелени сосен, нависшей над самой эстрадой, раздался голос, повергший в изумление все собрание.

— Горе грешникам, которые не желают Дня Судного! Но к чему приведёт вас и его желание? День этот будет для вас днём мрака, а не света! Раздайся, звук трубы, которая гремела на Сионе! Возгласи тревогу по всей горе святой! Да вострепещут все жители края, — ибо день судный наступает!

Это был сильный, звучный голос, и слова его раздавались в воздухе, как вибрации тяжёлого колокола. Мужчины обменялись взглядами; но среди всеобщей свободы в действиях, среди ночного мрака и толпы говорящих, никто не мог догадаться, откуда происходил голос. После непродолжительного молчания, прерванный гимн снова был начат, и снова раздавшийся в воздухе тот же самый звучный голос прервал его.

— Прекрати, грешник, шум твоих песен и сладкозвучие струн твоих! Господь не хочет их слышать! Ваши пиршества противны Ему! Он не хочет участвовать в ваших торжественных собраниях; ибо руки ваши обагрены кровью, а пальцы алчут корысти! Все беззаконны и лукавы, и всякие уста глаголят неправду. Во всех не отвратится ярость Его, но ещё рука Его высока". (Псал. IX). Ибо между народом Моим находятся нечестивые: сторожат, как птицеловы, припадают к земле, ставят ловушки и уловляют людей (Іер. гл. V, 26), — говорит Господь, — Итак, ты притесняешь бедного и неимущего, загоняешь в сети свои странника; в твоих полях дымится ещё кровь невинных,— и ты решаешься говорить: « Я чист, и гнев Его не коснётся меня»"!

Толпа, поражённая, в темноте вечера, словами неведомого существа, исходившими, по-видимому, из облаков и в голосе столь странном и резком, начинала ощущать непонятный страх, постепенно овладевавший каждым человеком. В высшей степени напряжённое состояние души располагало всё собрание к восприятию ужаса; и потому таинственный панический страх распространялся вместе с тем, как зловещий, печальный голос продолжал раздаваться из чащи деревьев. Слова неизвестного звучали с диким исступлением; как будто они произносились в пароксизме ужаса, человеком который стоял лицом к лицу перед каким-то грозным видением. Когда он замолк, мужчины перевели дух, снова обменялись взглядами, и стали расходиться, разговаривая друг с другом в полголоса. Голос этот до такой степени был пронзителен, в нём столько было дикой энергии, что звуки его раздавались в ушах слушателей долго после того как на поляне всё смолкло. Во многих группах послышались истории о пророках, так странно появлявшихся в народе, чтоб возвестить о грозивших ему бедствиях. Одни говорили о близости светопреставления, другие о кометах и странных явлениях, которые служили предвестниками войн и моровой язвы. Проповедники удивлялись и тщетно искали около эстрады неизвестного оратора. Только одни из слушателей мог бы, если б пожелал того, объяснить, в чём дело. Гарри, стоявший вблизи эстрады, узнал, кому принадлежал этот голос. Он тоже делал поиски, вместе о проповедниками, но не нашёл никого. Произнёсшим страшные слова был человек, которому близкое знание природы и постоянное обращение с нею сообщили гибкость и быстроту дикого животного. Во время движения и толкотни расходившейся толпы, он без всякого шума перелезал с дерева на дерево, почти над самыми головами тех, которые изумлялись его странным, вещим словам, до тех пор, пока ему не представился удобный случай спуститься на землю в отдалённой части леса. По окончании собрания, когда мистер Диксон собирался удалиться в палатку, кто-то дёрнул его за рукав. Это был купец, торговавший неграми.

— Страшная ночь наступила для нас, — сказал он, бледный от ужаса. — Неужели и в самом деле наступает день светопреставления?

— Друг мой, — сказал мистер Диксон, — это верно! Каждый шаг в здешней жизни ведёт нас прямо к судилищу Господа!

— Всё это так, — сказал торговец, — но неужели вы думаете, что говоривший послан от Бога? А говорил-то он странные вещи, такие страшные, что волос стал дыбом. Меня даже начинает брать раздумье насчёт ремесла, которым я занимаюсь. Хотя многие и защищают наше занятие; но, мне кажется, они или не близко знакомы с этим делом, или совесть моя чище их совести. Я пришёл, впрочем, не затем, чтоб рассуждать об этом предмете. У меня, изволите видеть, сильно захворала девушка, и я обещал ей привести священника.

— Изволь, мой друг, я поеду с тобой, — сказал мистер Диксон, вместе с торговцем отправился к временным конюшням.

Выбрав из сотни лошадей, привязанных к деревьям, своих собственных животных, два полуночные путника вскоре очутились в непроницаемом мраке непроходимого леса.

— Друг мой! — сказал мистер Диксон, — по долгу совести я обязан сказать тебе, что твоё ремесло ведёт твою душу к верной погибели. Надеюсь, торжественное предостережение, которое ещё так недавно раздавалось в ушах твоих, глубоко западёт в твоё сердце. Собственный твой рассудок докажет тебе, что это ремесло противозаконно, и что ты устрашишься, если тебя застигнет за ним День Судный.

— Верю, мистер Диксон, верю; вы говорите сущую правду; но зачем же мистер Бонни так сильно защищает нашего брата?

— Друг мой! Я должен тебе сказать, что мистер Бонни в этом отношении страшно заблуждается: я молюсь и за него, и за тебя. Скажи мне по совести, возможно ли в одно и тоже время заниматься ремеслом, которым ты занимаешься, и вести жизнь христианина?

— Нет, — наше ремесло самое гнусное. Оно заглушает в нас всё человеческие чувства. Я мучился сегодня целый вечер, чувствуя, что поступил с этой девочкой бесчеловечно. Мне бы не следовало покупать её, — нечистый попутал: что станешь делать! И вот, она в горячке: кричит так, что ужас; некоторые слова её точно ножом режут мне сердце.

При этих словах мистер Диксон стонал в душе. Он ехал рядом с товарищем, и от времени до времени делал набожные восклицания и пел отрывки гимнов. Через час они подъехали к месту, где торговец расположился лагерем. На открытом месте, за несколько часов до их приезда, разведён был большой костёр, в белой золе которого дымилось ещё несколько обгорелых сучьев. Две-три лошади были привязаны к дереву, и в недальнем от них расстоянии стояли крытые повозки. Вокруг огня, в разнообразных группах, лежало около пятнадцати мужчин и женщин, с тяжёлыми цепями на ногах; они спали под лучами лунного света. Невдалеке это этих групп и подле одной из повозок, под деревом, на широком войлоке лежала девочка лет семнадцати; она металась и бредила. Подле неё сидела степенной наружности мулатка и от времени до времени примачивала больной голову, опуская полотенце в кувшин с холодной водой. Увидев своего хозяина, мулатка встала.