— Почему ты не привёл её с собой? — спросил мистер Бонни. — Может статься, я дал бы за неё семьсот пятьдесят.

— Нельзя, ни под каким видом нельзя! — отвечал торговец.

— Ну, хорошо; мы поговорим об этом после собрания.

— У неё четырёхлетний ребёнок, — прибавил торговец, прокашлянув, — здоровый, милый ребёнок; я думаю взять за него не меньше сотни долларов.

— О, в таком случае не нужно, — сказал мистер Бонни; — на моей плантации я не держу детей.

— Но, я вам говорю, это премилый мальчик; содержание его ничего не будет стоить: а когда он вырастет, то смело можно сказать, что в вашем кармане прибудет тысяча долларов.

— Хорошо, я подумаю.

Вечернее богомолье, представляя собою более живописную сцену, производит и более глубокое впечатление. Главными действующими лицами на собраниях большею частью бывают люди, которые, мало обращая внимания на цель подобных собраний, умеют, однако же, с особенным тактов, действовать на массы умов, и пользоваться всеми силами и влиянием окружающей природы. В их душе преобладает чувство какой-то дикой поэзии, придающее цветистости их выражениям, руководящее их во всех распоряжениях. Они всегда дорожили и с поэтическим искусством пользовались торжественным и гармоническим величием ночи, со всею её таинственною силою, способною воспламенять страсти и возбуждать душевные порывы. День собрания был один из прекраснейших июньских дней; — небо отличалось той недвижно-светлой лазурью, атмосфера — той кристальной прозрачностью, которая часто придаёт американскому пейзажу такое резкое очертание и человеческом существам такое глубокое сознание жизни. Вечернее солнце погружалось в обширное море огня и, утонув в пурпуровом горизонте, разливало по всему небосклону поток нежно-розового света, который, будучи перехвачен тысячами тонких облаков, представлял великолепный эфирный покров. Темнота леса смягчалась розовыми лучами,— и по мере того, как густые тени начинали исчезать, на небе засверкали звёзды, и вскоре поднялась луна, полная, роскошная. Её свет, ещё при самом начале появления, до такой степени был обилен и блистателен, что все единодушно решили продолжать вечернее богомолье; и когда, при звуках нового гимна, народ высыпал из палаток и расположился перед эстрадой, то, без всякого сомнения, самое зачерствелое сердце было проникнуто безмолвным величием, которое выражалось в природе. С окончанием гимна, мистер Бонни выступил на край эстрады, воздел руки к пурпуровому небу и громким, не лишённым мелодии голосом повторил слова псалмопевца:

"Поведают славу Божию, творение же руку Его возвещает твердь. День дню отрыгает глагол и ночь ночи возвещает разум". (Псал. XVIII). О грешники! — воскликнул он, —обратите взор ваш на эту луну, озарённую ослепительным светом, и помыслите о вашем нечестии и заблуждении! Помыслите о ваших пороках, о наклонностях к ненависти и обману, о ваших ссорах и драках! Помыслите и скажите, в каком виде представляются они вам при свете этой луны, осеняющей вас своими лучами? Неужели вы не замечаете красоты, которою Господь одарил её? Неужели вы не постигаете, что подобно ей и святые облечены таким же точно светом? Вероятно, у каждого из вас была благочестивая мать, благочестивая жена или благочестивая сестра, которые переселились из этого греховного мира в царствие небесное и там шествуют вместе с Господом, — шествуют с Господом по тверди небесной и глядят теперь на вас, грешников, как глядит эта луна. И что же они видят? Они видят, что вы бранитесь, предаётесь разврату, любостяжанию, конским ристалищам и петушиным боям! О грешники! В настоящую минуту вы представляете собою скопище людей нечестивых! Не забудьте, что Господь смотрит на вас глазами этой луны! Он взирает на вас оком милосердия! Но настанет день, когда он посмотрит на вас совершенно иначе! Он посмотрит на вас гневно, если вы не раскаетесь! О, какая грозная была минута на горе Синае, тысячелетия тому назад, когда глас невидимой трубы раздавался громче и громче, гора дымилась, гром беспрерывно сменялся молнией, и Господь снизошел на Синай! Это ничто в сравнении с тем, что вы увидите! Луна перестанет освещать вас; звёзды померкнут; небеса исчезнут с величайшем шумом, и стихии расплавятся от сильного зноя! Случалось ли вам видеть когда-нибудь лесной пожар? Я видел его, видел пожар в американских степях: он бушевал, как ураган! Люди, лошади, звери бежали от него. Я слышал рёв и треск его, видел, как громадные деревья, подобно труту, в несколько секунд обращались в пепел! Я видел, как огонь молнией пробегал по деревьям вышиной в семьдесят пять и во сто футов и превращал их в обнажённые столбы; небо представляло сплошное зарево; огонь бушевал, как океан во время бури. День Страшного Суда ожидает вас! О грешники! Вы не помышляете, что ожидает вас в тот страшный день! Ваше раскаяние будет слишком, слишком поздно! Вы не хотели раскаяния, когда вам его предлагали, и за то должны будете принять наказание! Вы не найдёте места, где бы укрыться от гнева. Небо и земля перейдут, и море исчезнет! Не будет места для вас во всей вселенной!

В это время в толпе слушателей послышалась стоны, вопль, всплескивание руками и смешанные восклицания. Эти признаки душевного волнения подействовали на проповедника, как электрическая искра, и он продолжал с большею энергией.

— Покайтесь, грешники! Теперь самое лучшее время! Принесите покаяние пред алтарём, и служители Бога помолятся за вас! День молитвы и покаяния наступил для вас. Приблизьтесь сюда! Приблизьтесь те, у которых набожные отцы и матери в царствии небесном! Приблизьтесь все, кто нуждается в покаянии! Вон там, я вижу отсюда закоснелого грешника! Я вижу его угрюмые взгляды! Придите сюда все! Придите сюда и вы, богатые нечестивцы,— вы, которые будете бедными в день судный! Придите сюда и помолимся. Споём гимн, братия, споёмте!

И тысяча голосов запели гимн.

Между тем незанятые проповедники ходили в толпе, упрашивая и умоляя мирян преклонить колена пред аналоем. Народ большими массами бросился вперёд; стоны и рыдания оглашали воздух, между тем оратор продолжал говорить с удвоенным жаром. — Беда не велика если меня и узнают, сказал мистер Джон Гордон: я иду туда; я закоснелый грешник и более других нуждаюсь в молитве. Нина в испуге отступила назад и прильнула к руке Клейтона. Толпа, окружавшая её, до такой степени была взволнована, что Нина, под влиянием безотчётного, тревожного чувства, плакала вместе с толпой.

— Уведите меня отсюда! Это ужасно! — сказала она.

Клейтон взял её под руку, вывел из толпы к окраине леса, и там, под ветвями деревьев, в стороне от общего движения, остановился.

— Я знаю, что веду себя нехорошо, — сказала Нина, — но не знаю, что мне сделать, чтоб исправиться. Как вы думаете, принесёт ли мне пользу, если и я пойду туда же?

— Я сочувствую всякому усилию, которое делает человек, чтоб приблизиться к своему Создателю, — сказал Клейтон. — Эти обряды мне не нравятся, но не смею осуждать их; я не должен выставлять себя образцом для другим.

— Однако, неужели вы не полагаете, — сказала Нина, — что эти обряды вредят иногда?

— Увы, дитя моё! Что же в мире не имеет своих недостатков? Таков уже закон судьбы, что где есть добро, там должно быть и зло. В этом заключается главное условие нашей бедной, несовершенной жизни в здешнем мире.

— Мне не нравятся эти ужасные угрозы, — сказала Нина. — Неужели страх должен внушить мне чувство любви? Всякая угроза только более вооружает меня. Бояться — не в моём характере.

— Если судить об этом по явлениям природы, — сказал Клейтон, — то, по-видимому, жестокость должна быть почитаема необходимою для нашего исправления. Как непоколебимо и страшно правильны все мировые законы! Огонь и град, снег и бурные ветры неизбежно являются в мире. Всё это имеет какую-то разрушительную регулярность в своём действии, и этом в свою очередь доказывается, что в этом случае и страх имеет столь же естественное основание, как и любовь.

— Я бы хотела быть благочестивою, только не вдаваясь в рассуждения подобного рода, бояться и любить — два понятия, которых мне ни под каким видом не сочетать в одно. Вы так религиозны, Клэйтон: прошу вас, будьте моим руководителем.

— Я боюсь, что в качестве руководителя, меня не примут ни в одной церкви, — сказал Клейтон, — к моему несчастью, я не могу усвоить ни одной формы обрядов, хотя уважаю всех их и имею к ним сочувствие. Вообще говоря, проповеди пробуждают во мне веру.

— В этом отношении, как бы я желала быть на месте Мили, — сказала Нина. — Её можно назвать истинною христианкой, но она достигла этого путём тяжёлых страданий.