Детство кончилось, а вера в странные сказки осталась навсегда.

– Я бы на твоём месте, – задумчиво сообщила Дейла, – поотиралась бы в волновом. Жаль, что сама не могу – завтра к Баркли приходят заказчики, он один не сладит. Раньше Норд помогал, а теперь что? А теперь у нас ла Пьерр, который слишком апельсин и практик, чтобы вмещать в себя всю местную иррациональную муть, и Оркилья, которая хочет ла Пьерра в крематорий, в майонезную банку и в земельку. А сама Оркилья хочет в кожаное кресло Норда, за его письменный стол…

– Хотеть не вредно, – абстрактно отозвался я. Страусиная политика ла Пьерра в отношении первого корпуса, то есть бюджетников, то есть нас, меня очень нервировала. Окада третью неделю плюётся кипятком и не разговаривает с нами, а Айвин обещает уйти работать на Цветоградскую АЭС, если её волновому опять не выделят квоты. Честно говоря, я всё сильнее задумываюсь над тем, что пора нацепить лыжи и пойти в партизаны. У меня есть квартира в Марчелле и готовая к защите докторская… Что мне теперь ловить в этих соснах, когда Норд исчез неизвестно куда, и никто не будет заниматься первым корпусом, и давать деньги на наши изыски, и помогать в исследовательской работе? Ответ: в лучшем случае, это будет геморрой от сидения на заднице в опустевшем отделе. В худшем, это будет «сокращение штатов», а я хорошо знаю, как эти самые штаты сокращают у нас в Антинеле.

– Короче, помыться мне сегодня не судьба, – философски закруглила наш перекур в одни ворота Дейла, – так что я сразу спать. Или ты меня пустишь к себе помыться, Седар?..

– Нахалка, – развеселился я от этой танковой атаки на мою личную жизнь.

– А ты как думал, – удовлетворённо отозвалась Дейла, чмокнула меня дымными алыми губками в левую скулу и ушла, довольно хихикая и пожелав через плечо спокойной ночи.

Спускаться по тёмным лестничным пролётам, где в гулкой пустоте бродит эхо чьих-то шагов, было страшновато. Но я всё-таки пошёл – на ходу всегда легче думается. Два этажа подряд света не было; на шестом в вахтёрке, пустой, как ракушка древнего моллюска, яростно полыхала белая ртутная лампа. И столь же яростно надрывался на столе допотопный телефон.

Странно – почему-то показалось, что кто-то звонит мне. Именно мне и никому иному.

…С замирающим чувством обречённости я захожу в вахтёрку. Белый ртутный свет заливает выкрашенные салатовой краской стены, металлический сейф в углу, глупо-ненужные графики мытья мест общего пользования под стеклом на столе. Я снимаю трубку с вздрагивающего в жестяном звоне аппарата и подношу её к виску, как заряженный пистолет. В груди – холод и скрученный комок неясных предчувствий.

– Алло, – говорю я негромко, глядя сквозь открытую дверь на штрихи перил и ступеней. В трубке – тишина и ощутимый скорее нервами, чем слухом, звон огромного пространства. Потом прямо возле уха раздался негромкий сдавленный смешок. Очень почему-то знакомый.

– Привет из Номонхана, Сао Седар, – отчётливо произнёс слегка насмешливый, приятный мужской голос с лёгким акцентом. И тут же – суматошно короткие сигналы отбоя… Я очень аккуратно положил трубку обратно на телефон. Зачем-то похлопал по ней ладонью. На сгибе безымянного пальца алела капелька крови – наверное, ссадил о деревянные перила,… не помню.

Вот мне интересно, а где же вахтёр? Крадучись, я подобрался к слегка перекошенной двери в крыло, заглянул. Длинный общежитский коридор на двадцать комнат, тусклые зеленоватые лампы, где-то журчит вода. Ни под одной дверью не горит света – то ли народ уже спит (это в восемь-то вечера? хм…), то ли ещё не пришёл со смены (что более вероятно).

Ниотчего сделалось жутко. Проклиная всё на свете (но в основном, заварившего всю эту кашу Моллара), я на цыпочках пробрался к середине коридора – там на редкость логичный архитектор сообразил сделать холл с балконом и лифт. В холле было чуть светлее за счёт проникавшего сквозь окна и метель отблеска рыжих фонарей над подъездом.

Нет, хватит с меня лестниц и размышлений на ходу. Хочу домой, в знакомый до последней герани, слегка обшарпанный и попахивающий канализацией, но такой родной 4 корпус!

Лифт пришёл сразу – относительно новая кабина с ненавистной голубой галогеновой лампой. Вспомнилась почему-то недавно прочитанная культовая Антинельская книга «Чёрный муар»: «Вниз, на работу, я шла по лестнице, а на обратном пути попробую прокатиться на лифте – интересно всё-таки, где опаснее?».

Хмыкнув, я погрузился в кабину и вдавил кнопку первого этажа – под ней загорелась маленькая лампочка, такая же ярко-рубиновая, как капелька крови на моём пальце. С лёгким шорохом двери сошлись, кабина плавно нырнула вниз. И не успел я толком вспомнить о том, что не люблю ездить на лифте, как уже был на месте. Вновь лёгкий шорох – так шуршит клеёнка, накидываемая на лицо умершим, когда гасят лампу и молча вывозят каталку ногами вперёд. Ошибки, за которые некому прощать. Ошибки, за которые никто не заплатит…

Я поднял взгляд от носков своих модных туфлей с медными пряжками в виде ящериц – и так и не сделал шаг через металлический порожек лифтовой шахты. Потому что там, по ту сторону этой железной полоски, жгли стерильный воздух яркие светильники с синеватым отливом, и прямо в белый пустой холл выходили двустворчатые двери операционной.

Во мне бесшумной волной поднялась паника. Что происходит?! В девятом общежитском корпусе нет, не может быть, не должно быть таких холлов, там не может гудеть беспощадная энергия под белым кафелем, там не могут хищно звенеть за дверями операционной какие-то инструменты…