– Чарли!
– Мать стукнула ладонью по столу.

– Я взрослая!
– Стукнула кулаком, попав прямо по хрупкой кружке. Сок разбрызгался во все стороны, а сам кухонный прибор треснул, свалившись на бок, отчего все содержимое вылилось на стол.

Черт.

Чувствую боль в районе кисти, но не показываю этого. Поднимаю глаза на мать, которая уставилась на меня, пыхтя. Её ноздри стали больше, а лицо приняло румяный оттенок:

– В комнату марш, - говорит спокойно, но твердо, отчего я не могу возразить.

Серьезно?

Щурюсь, еще секунду смотря на женщину, после чего резко встаю, выходя из-за стола. Что ж, пускай смеются надо мной.

Когда мне исполнится восемнадцать, свалю из дома, буду жить по своим правилам, как хочется.

Я даже мыслю, как подросток.

От осознания этого только хуже.

Забегаю в комнату, запирая дверь, ведь сегодня взрослых не будет, а это значит лишь одно. Зои устроит вечеринку, на которой меня будут гнать спать и сообщать о том, что вечерний выпуск мультфильмов уже закончился.

Зои не такая идеальная, как им кажется, но почему они не замечают этого? Это злит. Нет, это выносит мой чертов мозг.

Зои пьет и курит, спит с парнями. Неужели, чтобы быть взрослой, нужно делать так же? Жить, как она? А что, если это не по мне? Что, если я не стремлюсь каждый вечер пополнять список парней в своем блоге?

Что, если я просто хочу влюбиться?

Да, один раз и сильно. Хочу, как все: страдать от любви, радоваться с человеком, который будет любить меня “такой”, с которым мы будем смеяться вместе, который будет шутить со мной, а не надо мной. Именно таким, ребенком, от которого я так яро желаю избавиться.

Что, если я не хочу меняться ради общества?

Споткнулась о край ковра, с ненавистью пнув его больной ногой, отчего корчусь.

Есть ли в мире человек, способный понять мои чувства? Понять меня?

***

Зои нервно кусала губу, провожая родителей до калитки. Она все время поглядывала на экран телефона, боясь, что они не уедут к тому времени, как придут гости.

Отец сел в машину, а мать заметно замялась, кусая ногти:

– Зои, - обратилась к дочери.
– Чарли совсем ничего не поела, так что отнеси ей еду, хорошо?

Девушка кивает, но мысленно совершенно в другом месте, поэтому не переваривает просьбу, тут же забывая о ней. Мать целует её в щеку, садясь в машину, и наказывает:

– Долго не засиживайся у телевизора и напомни Чарли про таблетки, - хмурится.
– А лучше будет, если ты сама отнесешь ей стакан с водой и таблетками.

– Хорошо, хорошо, - Зои недовольно подгоняет их.
– Отдохните.

Женщина закатывает глаза:

– Вы явно не понимаете, что мы там не пьем, а работаем, - поднимает стекло, и машина трогается с места. Девушка машет рукой им вслед, быстро возвращаясь домой, ведь уже в предвкушении вечеринки.

– Да вы к черту все заткнитесь!
– Крик раздался эхом по салону, заставив взрослых вздрогнуть от неожиданности.

Слишком резкий поворот.

Удар.

Дилан вздохнул.

Прошло ровно шесть лет. Гребаных шесть лет.

И сегодня тот самый день. Он не ошибается. Он знает точную дату, точное время, ведь в момент столкновения взглянул на экран плеера, чтобы увеличить громкость. Ведь не хотел больше слышать родителей.

Слышать и видеть.

Гребаных шесть лет живет в семье Ронан, а так и не смог привыкнуть к их обществу. Его раздражает, что они такие. Такие счастливые, такие обычные, словно ничего не произошло. Внутренне парню хочется, чтобы кто-то страдал, чтобы не ему одному было так хреново, чтобы кто-то разделил его чувства.

Чтобы кто-то понял.

Есть ли в мире человек, способный понять того, кто винит в произошедшем себя?

Вряд ли.

Дилан кидает камень в воду, сидя на краю выступа у старого маяка. Смотрит перед собой.

Он давно не ходил к ним. Давно не навещал, но не может этого сделать. Если он придет, то встретит кого-нибудь из родственников, которые будут плакать, нести какую-то чушь о его семье. Она не была идеальна, и это знает только он сам.

Да и кто уже плачет по ним? Никто, ведь чувства проходят. Помнить перестают. Воспоминания канут, их закапывают, как и эти блестящие гробы, значение красоты которых Дилан никогда не поймет. В них лежат трупы. Трупы его родителей, так что никакие нахрен безделушки и стенки из дуба не изменят тот факт, что их нет.

К тому же, мертвым нет никакого дела до того, в каком ящике лежать.

Рычание. Парень закатывает глаза, переводя взгляд в сторону: старая псина приняла угрожающую позу, продолжая скалиться.

– Понял, - шепчет, поднимаясь и отряхивая задние карманы джинсов.
– Ухожу, так что отвали, блять.

Он говорит с ней. Ахренеть, так и до дурки не долго.

Собака гавкает, и Дилан вздыхает, еле сдержавшись, чтобы не пнуть её ногой. Этой вшивой и без того не долго осталось.

Все умирают. Все.