— Я очень прошу вас, — взмолилась Марья. — Але плохо. Привезите девочку. Как медработник, прошу вас об этой милости.

Через час она встречала девочку в дверях приёмного покоя.

Маленькая Аля вошла в больницу. Черты Алины, только улыбки нет.

Марья протянула Даше халат, а сама принялась разглядывать Алиного мужа. Невысок, хмур, губы сухие, узкие, он поджимает их, будто они мешают ему. От такого зачерствеешь. Как это Алю угораздило выйти за него?

— Не волнуйтесь, десять минут, и Даша вернётся, — сказала ему, испытывая облегчение, что выполнила просьбу Али и что уходит от этого человека и Дашу уводит.

Аля не вскрикнула, увидев Дашу, и Даша не крикнула: «Мама!» Путаясь в халате и чуть не падая, девочка кинулась к Але и припала к ней. Так, молча, в нерасторжимом объятии, они оставались довольно долго.

В дверях стоял Климов, смотрел. Рядом с ним — старенькая, робкая, похожая на серого мышонка санитарка Сиверовна. Смотрела. Больные смотрели. Марья смотрела. Оторвать Алю с Дашей друг от друга, казалось, не было никакой возможности.

Прошли и десять минут, и двадцать. Марья начала нервничать. И, словно уловив её беспокойство, Аля и Даша взглянули на неё одинаковыми несчастными глазами с такой мольбой, что Марья отступила.

— Возвращайся скорее, — сказала Даша совершенно взрослым голосом. — Я тебя жду у окна, смотрю на остановку. Стою и жду.

Марья не знала, поспешить ли ей в приёмный покой, к Алиному мужу, чтобы утишить его гнев, который она чувствовала на расстоянии, или ждать, пока Даша сама догадается, что отец сердится, и уйдёт.

— Не волнуйся обо мне, — сказала Даша.

— Не волнуйся обо мне, — сказала Аля.

И снова молчат. Руки в руках, взгляд во взгляде.

Наконец Даша сказала:

— Я пойду, иначе несдобровать.

Аля кивнула.

И лишь в коридоре из глаз Даши посыпались слёзы.

— Тётя, почему мама такая жёлтая? Она очень сильно болеет, да? Мама никогда не была такая. Мне приснился сон, мама уходит от меня по длинному туннелю, как в метро, я бегу за ней и не могу догнать. Зову, а она даже не оборачивается. Я боюсь.

Марья прижала Дашу к себе. Она тоже боится, только не может сказать об этом Даше. Она хотела успокоить Дашу, но голос сорвался. Марья давилась слезами, пыталась проглотить их, а они всё равно вырывались.

В приёмном покое их встретил дежурный врач, молодой парень с громадной каштановой шевелюрой.

— Кто разрешил вам нарушать распорядок? — неожиданно тонким голосом обрушился он на Марью, но, взглянув на неё и на девочку, прикусил язык, вспыхнул, как мальчишка. Минутная пауза, он заговорил вновь: — Я этого безобразия не оставлю так, я доложу завтра вашему заведующему.

Говорил он громко, и говорил до тех пор, пока Дашин отец, дёрнув девочку за руку, не выволок её на улицу.

— Что, безнадёга? — спросил, как только хлопнула дверь. Марья кивнула. — Жалко пацанку. А папаша — злыдень, не человек.

Марья, уже не скрываясь, не стыдясь чужого, случайного человека, плакала. Он не успокаивал. Отвернулся. Курил.

Когда она справилась с собой, сказал:

— Ну, привет. У меня больные. — И ушёл, вихляя лёгким, узким телом, халат болтался на нём.

На другой день Марья, преодолев неприязнь и страх, решилась — пошла к Раисе Аполлоновне.

— Прошу вас, поймите, что-то не так. Чувствую, гибнет. Может, другое лечение попробовать? Прошу вас, посмотрите!

Зазвучал елейный голосок:

— Занимайся своими делами, душка! Когда кончишь институт, будешь иметь право совещательного голоса, не раньше.

Марья побрела в перевязочную. Не человек она, бесправное существо — санитарка, делающая инъекции. Что она может? Поднести к пересохшему рту прооперированного Климова воды, погладить Алину щеку, принести Дронову хорошую книжку.

Распоряжений своих прежних Аполлоновна не отменила — по горсти антибиотиков три раза в сутки!

В тот день Марья пришла к Климову в палату, села около него.

— Ты чего, Маша? Пришла, а молчишь? — спросил Климов. Он только проснулся, лежал розовый со сна. Потянулся блаженно, как здоровый человек, сел. В тёмно-синей пижаме он походил скорее на отдыхающего, чем на больного. — Случилось что-нибудь у тебя? С Алей плохо? — Розовый цвет медленно таял. — Идём же!

— Подождите. Я хочу, чтобы вы поговорили с Раисой Аполлоновной. Мне кажется, её неверно лечат.

Климов не дослушал. Через минуту он был в кабинете зав. отделением. Про дверь забыл, она осталась распахнутой. Говорил Климов тонким дискантом, срываясь на петуха: