В то утро Алла была в школе на линейке перед началом летних каникул. Братца Борьку, шести лет, не повела в детский сад, а взяла с собой. Там, в школе, их и застало известие о пожаре. Всем велели оставаться на месте. Алла несколько раз пыталась позвонить отцу, но мобильник не работал — пропала связь.

Вскоре в школе толпами начали собираться спасавшиеся от огня. Учеников младших и средних классов, вместе с Аллой и Борькой отвели в небольшое кирпичное здание по соседству. Когда-то очень давно оно служило какой-то конторой, а теперь стояло заброшенное, и удачно нетронутое пожаром. Там детей встретили их мамы, а также младшие братья и сестры из эвакуированного детского сада.

Аллу с Борькой, как сирот, определили под надзор женщин, в которых девочка узнала своих соседок. Они и рассказали Алле и Борьке, что их дома больше нет. Впрочем, в тот момент девочку больше волновало, где папа, и когда она узнала, что он, вместе с другими мужчинами, помогает бороться с пожаром, сердце немного успокоилось.

Здание, в котором им теперь суждено было провести неопределенное время, подверглось власти запустения. Заброшенным оно стояло несколько лет. Окна маленькие, мутные, будто прокоптившиеся — но не от прошедшего по улице пожара, а сами по себе. Их просто давно никто не мыл, ни снаружи, ни, тем более, изнутри. В некоторых стекла были разбиты и закрыты фанерой или железом.

Семей, лишенных крова, здесь оказалось много. На первом этаже и в подвале для них были расставлены кровати и раскладушки. Создавалось впечатление, что они стояли здесь всегда, как будто нарочно ждали нужного момента, и были точно такими же грязными и прокоптившимися, как само здание и его окна.

Почти все места уже были заняты, поэтому для Аллы и ее брата Борьки нашлось место только в самом дальнем и темном углу подвала возле стены под крохотным и совсем уж мутным окошком, сквозь которое ничего нельзя было разглядеть. Окошко не открывалось, а если бы и удалось это сделать, то оно, наверное, развалилось бы от старости.

Окошко было настолько маленьким, что в его створку могла бы пролезть разве что кошка.

Наверное, это могла бы сделать вязаная кошечка — любимая игрушка Аллы, сделанная когда-то мамиными руками, и с которой девочка всегда ложилась спать. Если конечно, отбросить тот факт, что ее кошка была связана крючком. Вот если бы она была живой!..

«Моя маленькая кошка

прыгнет в окошко...» — пришло вдруг на ум.

Сам собой родившийся стишок вновь подстегнул воображение Аллы. Оно разыгралось, и девочка даже представила, как ее любимая игрушка снова при ней. Да еще всамделишная, живая!

А, может быть, и мама жива?! — вспомнила Алла о том, как она часто воображала это. И вдруг испугалась самой себя, когда в полумраке подвала ей почудилось, что она увидела такой знакомый до боли мамин силуэт возле Борькиной раскладушки.

Но стоило той женщине, которую она приняла за маму, громко всхлипнуть чужим голосом, как девочка тут же вернулась к реальности. Она испугалась еще больше, когда вдруг поняла, что снова включилась в опасную игру.

Нужно быть осторожной — опять все будут говорить, что она выдумщица, лгунья или чокнутая...

Но Алле так не хотелось, чтобы мама и кошечка навсегда исчезли в прошлом — там, где осталась память о любимом доме. Где осталось ее детство.

«Моя маленькая кошка

никогда не прыгнет в окошко...»

Этот переделанный грустный стишок Алла повторяла про себя, со слезами. Плакала не только она — все женщины рядом, старые ли, молодые, каждая о своих утратах.

Алла смотрела на мутное крошечное подвальное оконце, под которым стояла ее новая кровать (на самом деле старая, чужая и неудобная, с провалившейся сеткой) — и ей подумалось, что там, за этим окошком, прячется незнакомый мир.

Мир, в котором нет места горю и печалям.

Положив голову на подушку, и продолжая смотреть на окошко, она попыталась вообразить себе этот мир... и не заметила как заснула.

А когда проснулась, стоял еще день, но понять это было невозможно, так мрачно было в подвале.

Борька тоже спал. И Алла продолжала лежать, глядя на странное окошко и думая, сама не понимая, о чем.

А мутное окошко, действительно, выглядело весьма и весьма странным.

Первым на это по-настоящему обратил внимание — но не придал значения — отец. Он пришел навестить Аллу и Борьку, чтобы снова уйти на борьбу с огнем, все еще бушующим в разных частях города.

Он спустился в подвал с группой других мужчин, искавших своих родных. К тому времени девочка только-только очнулась от сразившего ее тяжелого сна. Но, едва только завидев папу, Алла кинулась к нему со всех ног. Если заспанного брата Борьку испугали его прокопченное лицо, опаленные брови и запах гари от одежды, то Алла готова была тискать отца хоть сутки напролет, и не отпускать вовсе, не переставая целовать и тереться о его колючие щеки.