Сталин, не спеша, свернул цигарку, закурил.

– Но многие были и "за".

– Из тех, кто сейчас в Москве, лишь Яков. Лева же, уверен, туда сейчас сорвется. Грызться будет.

– Пусть.

Ворошилов покачал головой, вздохнул и пошел отдавать распоряжения.

– Клим, стой. В порядке все с Ильичом. Выживет. Но знают об этом пока только я и врач. Ну, теперь и ты, выходит, - выражение на грузинском лице Сталина стало столь загадочным и зловещим, что Ворошилов, который в жизни своей не боялся ни Дьявола, ни смотрящему прямо в лицо стволу, застыл.
– Знаешь врача, знаешь дату смерти?

Председатель Высшего военного совета республики, а в придачу к этой громкой должности еще и нарком по военным и морским делам, с тоской слушал, как холодный дождь барабанит по крыше вагона, сползает струями по окнам, словно ищет, как бы ему попасть внутрь и грязной лужей растечься по полу. Настроение хуже некуда, нарком перебирал тех, кто может заменить в Питере Моисея, кого надо выдвинуть, чтобы не потерять ключевую должность.

И, главное, как все провернуть отсюда, из Свияжска?

Телефон нерешительно, словно собираясь с силами, звякнул, наркомвоенмор недовольно покосился в его сторону, но тут аппарат вошел в раж, заполнил звоном штабной вагон. Троцкий схватил трубку.

– У аппарата!

В вагоне никого сейчас на свое счастье не было. Троцкий вряд ли бы пощадил того, кто увидел его таким растерянным. Наркомвоенмор побледнел, руки задрожали.

– Когда? Насколько тяжело?

Сборы были недолгими. Подогнать локомотив, отдать последние распоряжения, и мост через Волгу, который войска Восточного фронта вот уж скоро с месяц никак не отобьют у каппелевцев, остался на попечение латыша Славена. Поезд военкома взял курс на Москву.

В камере Дора просидела недолго, тяжелая дверь отворилась и ее повели на ночной допрос.

– Фамилия, имя, кто такая есть, - Петерс задавал вопросы лишенным всякой интонации голосом, словно бездушный автомат. Лишь растягивал слова. Звучало нисколько не смешно, но весьма зловеще.

– Я, Фаня Ефимовна Каплан. Под этой фамилией жила с 1906 года..., - Дора откинулась на спинку, закатила глаза к потолку, а руки сложила на коленях и в свою очередь начала отвечать монотонно.
– В1906 году я была арестована в Киеве по делу взрыва. Тогда сидела как анархистка. Этот взрыв произошел от бомбы, и я была ранена. Бомбу я имела для террористического акта. Судилась я Военно-полевым судом в городе Киеве. Была приговорена к вечной каторге. Сидела в Мальцевской каторжной тюрьме, а потом в Акатуевской тюрьме...

– Зачем стреляли в товарища Ленина?
– Петерс вдруг улыбнулся хитро.
– И стреляли ли вообще?

– Стреляла в Ленина я. Решилась на этот шаг еще в феврале. Эта мысль во мне назрела в Симферополе, и с тех пор я начала подготовляться к этому шагу.

Петерс лишь посмотрел недоверчиво, протянул задержанной лист допроса. Та поднесла его почти к самым глазам, пробежала взглядом и сразу подписала. Как только Каплан увели, чекист лишь сокрушенно покачал головой:

– Ерунда полная!

И с чувством, во весь голос смачно выругался.

Утром за Дорой в ЧК Замоскворечья приехали. Двое вооруженных винтовками с примкнутыми штыками красноармейцев, - словно они конвоировали матерого уголовника, - отвели ее к грузовику, в котором сидели еще вооруженные солдаты. Пока машина ехала к Кремлю, Дору не покидало ощущение, что видит она Москву в последний раз. Может, выпрыгнуть из кузова и разом со всем покончить?

Нет.

Роль надо доиграть до конца.

– Что скажете? Как она?

Петерс, который ночь не спал, глянул исподлобья на ввалившегося к нему в кабинет Юровского.

– Так интересуетесь, или помочь можете?

Юровский выложил перед Петерсом постановление и одновременно маленький пакетик, который гулко и тяжело ударился о стол.

– Дело теперь веду я. Мандат подписан Председателем ВЦИК.

– Вот как? А это что?
– Петерс кивнул на пакетик.

– Пуля. Извлечена из кастелянши Поповой. От кольта пуля.

– Что?
– Петерс даже привстал со своего места и навис над Юровским. Последний сидел смирно и с ехидцей улыбался.

Петерс не выдержал и махнул рукой, словно хотел схватить Юровского за бороду. Недавний руководитель расстрела царской семьи даже отпрянул от неожиданности.

– Вот то оно и есть. Пуля револьверная, а к делу браунинг пришили.

– Что же, - Петерс вдруг притих.
– Баба слепая. Да и из пистолета ее, похоже, давно не стреляли. Хотя не хватает именно трех патронов.
– Отпускать, что ли? От прежнего режима пострадавшая, как-никак.

– И как же ее показания?

– Признание есть, - согласился Петерс.