С самого детства я подозревал неладное. Только не мог понять, что именно с отцом не так, и когда это началось. Зато теперь я, кажется, вспоминаю...
Он изменился после смерти деда. Помню похороны: всё было нормально, насколько может быть нормально, когда умирает близкий. По крайней мере, отец был спокоен, говорил мне, что никто не вечен, а дед прожил долгую жизнь. На обратном пути, в поезде, отец даже пытался шутить. Он раньше всегда шутил.
С самого детства я подозревал неладное. Только не мог понять, что именно с отцом не так, и когда это началось. Зато теперь я, кажется, вспоминаю...
Он изменился после смерти деда. Помню похороны: всё было нормально, насколько может быть нормально, когда умирает близкий. По крайней мере, отец был спокоен, говорил мне, что никто не вечен, а дед прожил долгую жизнь. На обратном пути, в поезде, отец даже пытался шутить. Он раньше всегда шутил.
Но мы вернулись домой, в нашу холостяцкую берлогу, и мой привычный, настоящий папа будто остался за дверью, а в квартиру вошёл уже кто-то другой. Выглядел как отец, говорил его словами... Да только когда смотрел на меня, всё внутри замирало. В глазах появилось нечто сильное. Хотелось провалиться сквозь землю под этим взглядом, и одновременно тянуло к нему, потому что там было Знание. И казалось, вот-вот поймёшь что-то важное, но спросить я не мог: ни с того ни с сего брала оторопь. Сам отец тоже ничего не объяснял, а вскоре и вовсе замкнулся, постоянно думал о чём-то и редко говорил, а читать по глазам я не научился.
Этот новый отец меня завораживал и пугал, и я придумал историю, чтобы объяснить самому себе необъяснимые изменения. История родилась, когда мы с пацанами травили байки-страшилки в вечереющем дворе.
— А мой папа — инопланетянин, — выдал я.
И дальше всё рассказалось как по маслу: как отца похитили, как в его тело вселился инопланетный разум, и теперь по ночам он разговаривает во сне на непонятном языке... Мальчишки слушали на удивление серьёзно. Конечно, чёрных рук и человека-из-колодца испугаться уже не получалось, выдумка о копытах Марины Игнатьевны, нашей директрисы, не подтвердилась, а здесь история о знакомом человеке. Не буду же я об отце врать?! Я и сам поверил, поверил до дрожи в коленках, появившейся перед дверью в квартиру, поверил до хрипоты в ответ на папино «Привет, Женька. Что-то ты загулялся».
Но этот испуг быстро забылся.
Неприятности накрыли нас с отцом широкой чёрной полосой. На смену глупым страхам пришли ежедневные переживания и тревоги. Отца выгнали с работы. Их отдел в металлургическом институте занимался разработкой новых сплавов. Месяца два перед увольнением отец приходил с работы поздно, уходил чуть свет. А потом оказалось, что он сорвал важный оборонный заказ, я понял это из обрывков телефонных разговоров и гневного письма из института, которое отец оставил на кухонном столе. Я спросил тогда:
— Пап, ты ведь работал с утра до вечера. Они врут, да?
Отец рассеянно погладил меня по голове:
— Все врут, Женька... Я сделал то, что должен. Ты знаешь, что такое озарение?
Я пожал плечами:
— Примерно.
— Так вот, мною двигало оно. Я забросил тот заказ, но создал лучшее! Этот сплав не годится для тяжёлой техники, не пойдёт для самолётов и пушек, но откроет людям новые пути. Далёкие пути...
Отец ушёл в свои мысли, я нетерпеливо кашлянул, и он очнулся:
— Женька-Женька... Я просто понял, что должен делать сейчас, над чем работать дальше. Всё понял. Жить как раньше не могу, но не жалею. Буду заниматься своим изобретением, пока дома, а потом, глядишь, какое-нибудь местечко найду.
Отец помолчал, потом добавил:
— Когда-нибудь ты меня поймёшь и тоже найдёшь своё Дело, с большой буквы, самое важное.
Я стал бояться за папин рассудок. Никогда раньше он не говорил так — загадочно, неопределённо.
И никогда раньше он не выходил по ночам гулять. Собственно, уходы обнаружились случайно. В детстве сон у меня был крепкий, а в ту ночь я проснулся — будто дёрнуло что-то. Сел на кровати и понял, что входную дверь пытаются открыть. Надо было заорать, но горло стиснул страх. Я пробрался в комнату отца и испугался ещё сильнее: его не было в кровати.
Звук между тем прекратился, я метнулся на кухню, в ванную, но отца не нашёл. Из-под ванны извлёк газовый ключ и двинулся к притихшей входной двери. Почему папа хранил инструмент в таком неподходящем для него месте, я не знаю, но в ту ночь был благодарен за это.
В глазок была видна скупо освещённая пустая лестничная клетка. Я пробежал к окну, выглянул: из нашего подъезда вышел мужчина и спешно зашагал в сторону гаражей. Не знаю, что двигало мной — безумие или отчаяние — но я похватал одежду, ещё раз убедился в направлении движения «взломщика» и в обнимку с тяжёлым ключом кинулся в погоню.
Когда я выскочил из подъезда, моя цель как раз поворачивала за гаражи. Через две минуты и я был там. Мужчина стоял на пустыре, задрав голову вверх, а руки глубоко сунув в карманы плаща. Кроме него вокруг не было ни души.
Я чувствовал, что должен сделать хоть что-то — зачем иначе было догонять незнакомца и зябнуть под накинутой на голое тело ветровкой? До злоумышленника было шагов двадцать. Если кинется, успею удрать, подумал я тогда и смело окликнул его. Вернее, хотел выкрикнуть бравое и решительное «Эй!», держа перед собой увесистый газовый ключ, но вместо этого издал полузадушенный вой. Мужчина повернулся ко мне, и я прозрел: это был папа.