Как предполагала Нелидова, так и случилось: свет ее не понял, и ее действия подвергались снова злобным толкованиям. Будучи в сентябре 1793 г. уже уволена от звания фрейлины, она должна была, по настоянию Павла, остаться при нем на осень: сама Нелидова хотела этого, чтобы, как она писала Куракину, Павел был ясен и спокоен во время празднеств, ожидавшихся осенью по случаю бракосочетания сына его, Александра Павловича; мало того, сама Мария Федоровна через Плещеева вынуждена была умолять Нелидову повлиять в этом смысле на Павла Петровича, так как Павел, в гневе на императрицу-мать, вовсе не предполагал даже выезжать из Гатчины в Петербург [65] . Много горя пришлось испытать в это время Нелидовой, а поселиться в Смольном она могла лишь после переезда великокняжеской четы в Петербург, 23-го ноября, и то лишь после упорного сопротивления великого князя. Между тем, еще в октябре, Растопчин писал Воронцову: «г-жа Нелидова, вместо того, чтобы оставить двор, получив увольнение остается при нем и пользуется успехом, который наносит ущерб достоинству великого князя и подвергает его всеобщему осуждению. Он удалил от себя Нарышкина, Александра Львовича, который был слишком доверчив и привязан к великому князю. Князь Александр Куракин, которого он звал «своею душою», претерпел жестокие обиды. Бедная великая княгиня остается в одиночестве, не находя никого, кому она могла бы открыть свое горе и, не имея другого утешения, кроме добродетельной жизни 1-го декабря тот же Растопчин извещал Воронцова: «По возвращении сюда (т. е. в Петербург), несмотря на все сцены, в которых, вместо любви и нежности, проявлялся гнев и жестокость, все-таки принуждены были (т. е. Павел) расстаться с m-lle Нелидовой». «Эта маленькая чародейка, — писал он позже — приезжает, однако же, во дворец, и отшельничество ее незаметно».

Придворные интриги, окружавшие Павла Петровича. — Перелом в его характере. — Горесть Марии Феодоровны. — Сближение ее с Нелидовой. — Кутайсов и чета Плещеевых. — Размолвка Нелидовой с Павлом Петровичем. — Проект Екатерины об устранении Павла Петровича от наследования престола. — Неудовольствие Нелидовой поведением великого князя.

Удаление Нелидовой от двора было первое время загадкой для публики. Для нас теперь очевидно, что она добилась согласия Павла Петровича на удаление свое в Смольный монастырь лишь на ранее предложенных им условиях, то-есть обязавшись постоянно посещать его двор во время пребывания его в Петербурге зимою, а весною и летом гостить у него в Павловске и Гатчине. Современники, в том числе и Мария Феодоровна, не знали этих подробностей отношений Павла и Нелидовой и потому о действиях уволенной фрейлины судили вкривь и вкось, неясно понимая даже причины ее увольнения. Поэтому, когда весною 1794 года Нелидова явилась в Павловск в качестве гостьи, по желанию великого князя, то никто не знал, что об этом думать.

«Что скажете вы, друг мой, — писала тогда Мария Федоровна Плещееву, — о возврате фавора m-lle Нелидовой? Какое употребление она из него сделает? И как мог допустить это великий князь после того, как он был так раздражен против нее? Demoiselle — горделива и наверху почестей. Я удивляюсь ее неблагоразумию: в качестве кого она явилась сюда и оставила свое скромное убежище? Ах, друг мой, как свет низок, и как ужасно все происходящее! Быть может, Господь сотворит для нас чудеса; и эта поездка, которая является триумфом для d-lle, обратится против нее».

Но уже в мае произошло другое чудо: «великий князь, — писал Растопчин, — теперь гораздо в лучших отношениях с своею супругой, чем прежде, потому что она решилась уступить г-же Нелидовой и сблизиться с нею». Разгадку этой неожиданной перемены легко найти отчасти в том же письме Растопчина: «великий князь, — продолжал он, — находится в Павловске, постоянно не в духе, с головой, наполненной призраками, и окруженный людьми, из которых наиболее честный заслуживает быть колесованным без суда». Горячо любя своего супруга, великая княгиня начинала бояться печальных последствий от его поведения и как ни недовольна была неожиданным и даже неприличным, по ее мнению, приездом Нелидовой, но только в ее влиянии увидела она почти единственную возможность достигнуть главной своей цели —«помочь великому князю вопреки ему самому», руководя его действиями [66] . Оказалось, что удаление Нелидовой послужило к выгодам лишь третьих лиц, например, Кутайсова, заботившегося в своих интересах не об успокоении Павла Петровича, а, напротив, о большем его раздражении. Ближайшим поводом к внешнему примирению Марии Феодоровны с Нелидовой было удаление весною 1794 г. последнего остававшегося еще при дворе старого друга великокняжеской четы, Плещеева, о котором донесено было Павлу, что он, вместе с Марией Феодоровной, «роет могилу (creusent une fosse)» Нелидовой, и что в интриге этой принимает участие невеста Плещеева, Наталья Федоровна Веригина, бывшая в это время фрейлиною Марии Феодоровны. Но в особенности заставили великую княгиню желать сближения с Нелидовой чрезвычайно обострившиеся отношения между императрицей и ее наследником. Императрица, уже решившаяся лишить Павла престолонаследия, готовила в тишине средства к достижению своей цели — объявить великого князя Александра Павловича своим преемником, обратившись с этою целью за содействием к любимому наставнику Александра, Лагарпу. Честный швейцарец, однако, не поддался увещаниям императрицы, а, напротив, ездил в Гатчину, чтобы убедить Павла переменить его суровые, подозрительные отношения к старшему сыну и стараться привлечь его к себе. Неизвестно в точности, знала ли Мария Феодоровна в это время о намерении Екатерины объявить своим наследником Александра Павловича в ущерб правам его отца, но она прекрасно сознавала, что дурные отношения Павла к матери угрожают для него в будущем серьезными последствиями; между тем, Павел Петрович все более и более уединялся в своих загородных дворцах, появляясь в Петербурге на зимнее пребывание к 24 ноября ко дню тезоименитства своей матери, и уезжая из него в начале февраля. Натянутые отношения к императрице были тем более тяжелы для великой княгини, что лишали ее удовольствия видеть своих детей, так как все они жили при Екатерине. Великой княгине оставалось лишь одно — просить Нелидову смягчить великого князя.

«Ради Бога, — писала она Плещееву, — дайте почувствовать маленькой, как вредно удаляться от императрицы, от наших детей, которых мы вовсе не видим, и вообще дайте ей понять, что это отчуждение великого князя от всех лиц, имеющих значение (de tous les grands), это страшное уединение, отталкивая от него все сердца, может иметь только самые ужасные последствия. В особенности указывайте ей на императрицу и на детей: первая сильно стареет с каждым днем, и тем более опасно удаляться от нее; что же касается детей наших, то и они делаются нам чужды, и мы им также. Вы сделайте, мой друг, чрезвычайно важное дело, открыв глаза Нелидовой по этому предмету». «Признаюсь вам, друг мой, — писала она позже, — что беседа ваша с Нелидовой чрезвычайно меня поразила. Что касается ее опасений за великого князя, то не она одна питает их. Знает Бог, знают также и мои друзья, что я дрожу за него, потому что он не умеет создавать себе друзей, а между тем он погибнет когда-либо, если не будет иметь верных и усердных слуг. В то время, когда я осмеливалась говорить, я тысячу раз повторяла эти истины своему мужу, и мы знаем все, что тогда его любили. Но, чтобы привлечь его к себе, ему начали льстить, удалять его от истинных друзей, и следствием этих низких уловок была та порча его характера, которую мы видим теперь. Я очень хорошо знаю, что порчу эту замечают ежедневно, и что ее желали бы устранить, но я боюсь, что ничего не делают для этого. Нелидова употребляет фальшивую меру, рисуя великому князю будущность в самых мрачных красках, потому что, не приучая его этим к сдержанности в поведении, она, вместе с тем, восстанавливает его против всех. Тысячу раз я говорила Лафермьеру: настоящее жестоко, но будущее внушает мне чрезвычайный ужас, потому что если мужа моего постигнет несчастье, то не он один подвергнется ему, но и я вместе с ним» [67] .

Таким образом между враждующими сторонами начались переговоры, хотя сначала и чрез третье лицо, и они мало-помалу приводили их к соглашению. Обе женщины любили Павла, каждая по-своему, но естественно, что разница в характере и свойствах ума их, при неясном понимании и знании положения дел при большом дворе, выражалась и в том образе действий, которого держались они в постоянной борьбе с причудливым характером Павла Петровича и в советах, которые они подавали ему. Нелидова, подобно Марии Феодоровне, обуздывая порывы раздражительности своего друга, считала необходимым для великого князя держаться по отношению к императрице в почтительном, осторожном, но в то же время и гордом положении человека, сознающего свои права, тогда как Мария Феодоровна видела в это время спасение лишь в полной покорности воле императрицы. «Нелидова, — сообщала Плещееву великая княгиня, — с дурным сердцем соединяет и дурной разум, потому что, верьте мне, это она поддерживает великого князя в его настоящем поведении, уверяя его, что в его власти самому поддержать лиц, при нем находящихся, и все это для того, чтобы напугать императрицу, а это только отдалит его от нее, тогда как единственное средство для великого князя достигнуть своей цели заключается в том, чтобы быть почтительным и послушным сыном: тогда только императрица не будет вооружена против него… В разговорах с Нелидовой будьте очень осторожны в выборе слов» [68] . Несогласие во взглядах не мешало, однако, Марии Феодоровне действовать уже совместно с Нелидовой в обуздывании горячего нрава Павла и предупреждении вспышек его гнева в столкновениях с разными лицами и по самым ничтожным поводам. Так, когда, еще до сближения великой княгини с Нелидовой, 35 матросов из морского батальона, имевших семейства в Павловске, присуждены были к отдаче во флот за небольшое упущение. — «Что станется с их женами и детьми? — спрашивала Мария Феодоровна Плещеева. — Я желала бы, друг мой, чтобы вы сделали самые настоятельные представления с целью помешать этой несправедливости, и в этом случае, чтобы оградить великого князя от нареканий, я думаю даже, что Бог и честь дозволят даже прибегнуть к влиянию маленькой, если она может воспрепятствовать этому действию, которое произведет самое дурное впечатление для моего мужа. Вы увидите, друг мой, что эти батальоны доставят самому великому князю много огорчений и неприятностей, и подумайте о том, что императрица, раздраженная этим последним поступком (он, действительно вполне носит характер плохой шутки: как отсылать от себя 35 человек и при том еще матросов и в то же время просить себе 1500 солдат!), отнимет их у него совершенно, и что будет тогда с нами от дурного настроения духа, которое на нас обрушится?!» [69] Для предупреждения подобных историй великая княгиня, вместе с Нелидовой, постоянно сопровождали Павла во время военных его экзерциций, которым он предавался со страстью, и которые в летнее время начинались очень рано, с восходом солнца и производились во всякую погоду. Но и Нелидовой стало уже трудно справляться с характером Павла, для подозрительности которого явилась новая пища: напуганный ужасами французской революции и возбуждаемый односторонними рассказами о них французских эмигрантов, он всюду видел признаки свободомыслия, сознательное презрение к его желаниям и приказаниям. «Великий князь, — писал Растопчин в мае 1794 г. — везде видит отпрыски революции. Он всюду находит якобинцев, и на днях четыре офицера арестованы за то, что косы их оказались слишком коротки — верный признак революционного духа» [70] ; тогда же началось преследование Павлом круглых шляп и фраков, введенных в употребление французской модой и принятых даже при дворе Екатерины [71] . В конце-концов никто не знал, каким именно неосторожным словом и действием можно возбудить раздражение мнительного и сурового цесаревича, и каждый заботился только о том, чтобы как можно реже попадаться ему на глаза. Переходы от крайней милости к ничем, по-видимому, не вызванному гневу сделались так часты у великого князя, что даже приверженные к нему люди начинали просто бояться его внимания и расположения. «Зная лучше, чем кто-либо, — сообщал в августе 1795 года Растопчин, — его характер, склонный к изменчивости, я не придаю большого значения его настоящим чувствам ко мне и сделаю все возможное, чтобы его доверие ко мне не слишком возрастало. Самое лучшее, это — ни во что не вмешиваться» [72] . Другой современник, Массон, еще яснее обрисовал эту черту характера Павла Петровича: «Никто никогда не выказывал таких странностей и такого непостоянства в выборе людей, как Павел. К человеку, который казался ему подходящим, он относился сначала с беспредельным доверием и прямотою; затем, раскаиваясь в этом своем увлечении (abandon), он начинал смотреть на него, как на человека опасного, как на креатуру своей матери или ее фаворита, предполагая, что он вкрался в его доверие для того только, чтобы предать его… Тот, кто был ближе всех к нему, имел потом всегда наиболее причин на него жаловаться; кто был сначала более всех осыпан им милостями, тот всегда затем считался самым опальным из всех (le plus malheureux») [73] . Эту же участь готовилась испытать и Нелидова, лишившаяся, благодаря сближению своему с Марией Феодоровной, поддержки всех тех новых фаворитов Павла, которые извлекали для себя особые выгоды из супружеских не согласий великокняжеской четы. Главным из них был «Иван» (Iwan), т. е. камердинер великого князя, Иван Павлович Кутайсов.

Из писем Марии Феодоровны к Плещееву за 1795 г. ясно видно, что влияние Нелидовой на Павла постепенно уменьшалось в течение этого времени [74] , и соответственно с этим увеличивалось доверие к ней великой княгини, начинавшей видеть в Нелидовой свою союзницу. «Находите ли вы, друг мой, — спрашивала она Плещеева, — что маленькая тронута моим вниманием?.. Сегодня вечером на лице ее и великого князя выражалась печаль. Я уверена, друг мой, что мы не поедем завтра (в Петербург) Я крайне встревожена этим, но мне кажется, что получили оттуда дурные новости». «Не желая посылать к вашей маленькой, — писала она в другой раз, — я прошу вас уведомить меня, хотя двумя, тремя словами, о том, что произошло сегодня. Я знаю, что есть что-то новое, но не знаю, в чем оно состоит, и могу узнать это лишь вечером. Ради Бога, поддержите ее мужество, пусть Господь благословит ее усилия, и истина восторжествует». Прося Нелидову употребить свое влияние на Павла, чтобы улучшить свое положение, Мария Феодоровна просила однажды своего друга передать «маленькой», что «она на днях испытала удовлетворение, какого не чувствовала уже три года», так как Нелидова, кроме других своих добрых поступков, очень поссорилась с великим князем по поводу одной его выходки (elle avait fait une sc`ene active), и что ей приятно было выразить Нелидовой свое удовольствие за это». «Я с своей стороны, прибавляла великая княгиня, — постараюсь быть к ней как можно более любезною: гордость и надменность ее делали меня камнем, но выражение внимания с ее стороны наэлектризовало меня. Просите Нелидову употребить свои усилия, чтобы прекратили шпионство за мною решительным запрещением этого, и я скажу тогда, что это будет доброе дело Нелидовой; это будет в моих глазах новой ее заслугой, за которую я буду ей признательна, и тогда таким образом водворится между нами мир и согласие (le bonheur)». С каждым днем ухудшавшийся нрав великого князя заставлял Марию Феодоровну дорожить устанавливавшимися добрыми отношениями Нелидовой, как ни страдало иногда от этого ее самолюбие. «Должно быть, я очень дурно выразилась в своем последнем письме к вам, — сообщала она Плещееву, или вы можете думать, что я сожалела об образе действий, которого я держусь в своих отношениях к Нелидовой. Нет, это неверно, потому что мое поведение с ней основано и на сознании моих обязанностей, и на требованиях совести, и на Евангельском учении. Но я вам признаюсь, друг мой, я думаю, что мой образ действий по отношению к маленькой сделает ее надменной (l’enorgueillera) и еще более заставит играть роль первенствующей дамы (la grande dame). Но пусть будет, что угодно Богу, я не изменю своего поведения» [75] .

Примирение Марии Феодоровны с своей мнимой соперницей становилось таким образом совершившимся фактом, и от совместного действия этих двух женщин можно было ожидать благодетельных последствий для Павла. Но противная партия также не дремала и старалась с одной стороны возбудить в уме великого князя подозрения против Нелидовой, а с другой — сделать предметом его платонического, рыцарского поклонения другую фрейлину Марии Феодоровны, Наталью Федотовну Веригину, бывшую уже в то время невестой Плещеева. Интрига велась усердно и последовательно, благодаря Кутайсову, и достигла своей цели: в конце марта 1796 года Нелидова окончательно оставила двор и уже не появлялась при нем, поссорившись с Павлом Петровичем и удалившись в Смольный монастырь. В письме к Куракину сама Нелидова так объясняла, в мае 1796 г., свое удаление, чрезвычайно удачно и метко характеризуя «друга», т. е. Павла Петровича: