Между тем, в Павловске произошли события, усилившие тревогу Марии Феодоровны. «Однажды вечером (это было 2-го августа), — рассказывает современник-очевидец событий, — когда государь, окруженный двором и своим обычным обществом, прогуливался в саду Павловска, услышали вдруг звуки барабана, на которые обратили особое внимание, так как для вечерней зари было еще рано. Изумленный государь остановился. Звуки барабана раздавались уже повсюду. «Да это — тревога!» вскричал Павел и быстрыми шагами возвратился ко дворцу, сопровождаемый великими князьями и военными-Императрица с остальною частью общества следовала за ним издали. Приблизившись ко дворцу, нашли, что одна из ведших к нему дорог занята была частью гвардейских полков; кроме того со всех сторон и со всевозможною поспешностью стекались ко дворцу и кавалерия, и пехота. Спрашивали, куда нужно было идти, сталкивались, и на дороге, недостаточно широкой для скопления войск, кавалерия, пожарный обоз, военные повозки, прокладывали себе путь с ужасными криками. Императрица, опираясь на руку одного придворного, пробиралась чрез эту толпу, спрашивая об императоре, которого она потеряла из виду. Беспорядок, наконец, сделался так велик, что некоторые дамы, именно великие княгини, принуждены были перескочить через забор, чтобы не быть раздавленными. Вскоре войскам дан был приказ разделиться. Повернули ко дворцу. Император был взволнован и в дурном расположении духа. Аллей было много, и войска продолжали прибывать к дворцу в течение всего вечера. Подобное и без всякой уважительной причины скопление войск, имевших репутацию беспокойных (reput'ee inquiette), коими были гвардейцы, могло только встревожить такой подозрительный и недоверчивый характер, каким был характер императора. После долгих розысков открыли, что вся эта суматоха произведена была трубою, на которой играли в конногвардейских казармах. В ближайших казармах вообразили, что это — сигнал к тревоге, повторили его, и таким образом тревога распространялась от одного полка к другому. Войска думали, что это была действительно тревога, испытание [144] . Через день, почти в тот же час, когда двор прогуливался в другой части сада, прилегающей к большой дороге и отделенной от нее лишь оградой, вдруг услышали звук трубы, и несколько кавалеристов во всю прыть прискакали по тропинке, прилегавшей к большой дороге. Император в гневе бросился на них с поднятою палкой и принудил возвратиться назад. Великие князья и адъютанты торопились последовать его примеру. Все были очень удивлены этой второй сценой. Императрица в особенности потеряла голову. Она закричала, обратившись к камергерам; «бегите, господа, спасайте вашего государя!» Затем, увидев возле себя графа Феликса Потоцкого, доброго малого, но довольно неуклюжего толстяка, питавшего смешную боязнь к императору, она схватила его за руку и толкнула вперед. Редко можно видеть смешнее фигуру, чем фигура, которую изображал собою в это время бедный граф Феликс, не понимавший, чего от него хотели, и более испуганный криками императрицы, чем опасностью, которой подвергался император. На этот раз войскам помешали собраться, но никогда не узнали достоверно истинной причины этой второй суматохи; никто не мог или не хотел объяснить ее. Говорили, что убежденные в том, что суматоха, происшедшая за день до того, была тревогой, произведенной по приказанию императора, — гвардейцы были ежеминутно наготове ко второй, и что легкий шум показался им сигналом; другие утверждали, что сигнал дан был дурным шутником с целью произвести смятение, подобное предыдущему. В конце концов, некоторые были наказаны, и затем ничего подобного более не повторялось» [145] .

В сущности все это дело, само по себе, не имело серьезного значения: смятение было несомненно только результатом нервного состояния гвардии и всех лиц, бывших при особе государя, который военные забавы и упражнения, считал самым важным делом монарха и весьма часто подвергал опасности свое достоинство самодержца, превращаясь в заурядного и мелочного экзерцирмейстера. Императрица Мария Феодоровна ясно видела крайность, в которую впадал в этом отношении ее супруг, и жаловался на него Нелидовой. «Между нами будь сказано, — писала ей о первой тревоге Мария Феодоровна 4-го августа, — до сих пор еще не удалось выяснить, что было причиной смятения. От детей своих я узнала вчера, что в некоторых полках ожидали тревоги еще с утра, и что офицеры нашли солдат после обеда уже вполне готовыми. На вопрос, что это значит, они объяснили, что говорили, что будет тревога; тогда офицеры приказали им раздеться. Говоря по правде, дорогое мое дитя, это мне не нравится. Я боюсь, чтобы какой-либо безрассудный не вздумал позабавиться. Это вызывает на размышления. Не долито приучать солдат к мысли о тревоге. Не следует никогда допускать, чтобы дворец был местом сбора по тревоге, потому что кто может поручиться, что в подобный момент не произойдут беспорядки. Например, я знаю, что они взошли на гору со стороны трельяжа с примкнутыми штыками. Если бы они не увидели императора, сидевшего верхом, они проникли бы в сад, думая, что произошла беда во дворце. Не следует приучать их к мысли, что может произойти беда во дворце. Были офицеры сброшенные, опрокинутые, двое ранены, ранено также несколько солдат. Все это следствие усердия, но все-таки это — случаи, которые могут быть опасными, и я желала бы, чтобы было строго воспрещено, даже в случае пожара, производить когда-либо тревогу иначе, как по непосредственному приказанию императора, потому что без этой предосторожности пожар может послужить предлогом для подобных сборищ войск. Семеновский полк был в наибольшем порядке, затем Измайловский, но Преображенский полк пришел врассыпную. Конногвардейцы были превосходны, кавалергарды — также. Войска в массе — прекрасны, верны, преданы, но в отдельных случаях, кто может поручиться, что не было злоумышленников? Все эти размышления пусть останутся между нами, моя добрая подруга, но они меня очень занимают, потому что я нахожу их важными. Император держал себя чудесно, хваля войска, их верность и преданность; гласно он не доискивается причин тревоги, но должно избегать их на будущее время» [146] .

После второй суматохи, происшедшей 4-го августа, Мария Феодоровна писала на другой день Нелидовой: «Добрая и дорогая моя подруга, предмет моего письма не позабавит вас, дорогое мое дитя. У нас была вторая тревога в один и тот же час с прежней. Мы спокойно прогуливались, когда услышали крики и страшный шум. Так как это было под горою, то мы думали, что это везут камни, но шум увеличивался, и мы услышали шум едущих повозок. Обойдя вокруг озера, мы увидели мост занятым артиллерийскими солдатами, и в это же время казаки и гусары шли вокруг озера, направляясь ко дворцу. Император и дети (Александр и Константин Павловичи) возвращаются назад и быстрыми шагами идут к месту, мы следуем за ними, как можно скорее. Император громким голосом приказал возвратиться назад артиллерии, Преображенскому полку и гусарам. Мы уже все были там, и наши лица выражали неудовольствие. Дети побежали к площади, предназначенной со времени последней суматохи быть местом тревоги, и там нашли уже всю гвардию. Они поспешно отослали ее назад. В какие-нибудь полчаса все водворено было на свои места. Император произвел расследование, и оказалось, что почтовый рожок был принят за сигнал к тревоге. Два барабанщика Преображенского полка начали бить тревогу, часть солдат побежали, не ожидая приказания своих офицеров, а те показали поразительную глупость, не только не остановив их, но даже последовав их примеру [147] . По рассказу Гельбига, Павел Петрович имел при себе, в Павловске, большой отряд гвардии, который он весь день обучал, и, чтобы испытать бодрость и военную выправку солдат, будил их по ночам тревогами и выводил в строй к походу. В этих случаях он сам вставал, одевался, шел на дворцовый двор и в казармы, чтобы трубить тревогу и судить о готовности войск; по его объяснению, тревога 4-го августа вызвана была приказом Павла выдать всем почтальонам немецкие рожки, которыми они должны были оповещать о времени своего прибытия. Приказ этот не был еще всем известен. Между тем, один из почтальонов, снабженный уже рожком, привез кого-то с экстренным мальпостом из Петербурга в Павловск и стал трубить по всему городу и у гвардейских казарм. Гвардейцы приняли рожок за тревогу [148] . Ближайшим ее последствием было высочайшее повеление от 6-го августа, объявленное жителям Павловска, о соблюдении обывателями, особенно из простонародья, строжайшего благочиния на улицах и в дворцовом саду, «чтобы во время высочайшего присутствия в городе не было ни от кого произносимо свистов, криков и недельных разговоров» [149] .

Размолвка Нелидовой с императором. — Крутые и суровые действия императора по отношению к войскам. — Увещания Нелидовой. — Объяснение императора. — Тревоги императрицы и письма ее к Нелидовой. — Приезд Нелидовой в Гатчину. — Гатчинские маневры. — Новые строгости Павла. — Неудовольствие офицеров. — Отзывы о действиях Павла и влияние на него Нелидовой.

Военные тревоги в Павловске не могли, однако, побудить Нелидову приехать в Павловск, так как она удержана была в Петербурге болезнью и смертью г-жи Делафон и собственным нездоровьем; в это же время там готовилась свадьба брата ее, Аркадия, с дочерью графа Буксгевдена, вновь назначенного петербургского военного губернатора. Мария Феодоровна переписывалась с нею ежедневно длинными письмами, на которых и Павел Петрович делал свои короткие приписки, оговариваясь: «человек, который весь день работает не имеет много времени, чтобы писать так длинно» [150] . Оба они приглашали Нелидову приехать скорее к ним; после приезда императорской четы в Гатчину, 20-го мая, приглашения эти сделались еще более настойчивы [151] . Между ней и Павлом видимо существовала именно тогда размолвка, вызванная, вероятно, крутыми мерами Павла. Из военных приказов того времени видно, что за время с 1-го мая 1797 года по 24-е августа того же года исключено было из службы за пьянство, нерадение и т.д. 117 офицеров [152] . Некоторые из приказов этих были оскорбительного содержания даже для лиц, к делу неприкосновенных; так, в приказе от 14-го августа было объявлено: «лейб-гвардии Преображенского полку, поручик Шепелев выключается в Елецкий мушкатерский полк за незнание своей должности, за лень и нерадение, к чему он привык в бывшей должности его при князьях Потемкине и Зубове, где, вместо службы, обращались в передней и пляске» [153] . Несколько ранее исключены были из службы камергеры Олешев и Балк за маловажные провинности; той же участи должны были подвергнуться еще четверо, в том числе два князя Голицына, которым был уже объявлен указ об исключении, но вслед затем они были прощены с угрозой, что указ этот будет приведен в исполнение при первой их оплошности [154] . Из Смольного Нелидова посылала Павлу просьбы о помиловании многих из этих лиц. Некоторые из них были исполнены, но на другие она получала отказ.

«Помилуйте несчастного Олешева, — писала Нелидова императору 3-го августа. — Бог благословил уже вас за Рата (полковника, прощенного по просьбе Нелидовой), заслужите еще благословение, дорогой государь. Когда я вижу глубоко прочувствованное горе, я жду вас, и пока я буду видеть подданных, почитающих за счастие служить вам, я буду вас мучить для того, чтобы вы не отвергали их службы. Прощайте, будьте добры, будьте собою, ибо истинное расположение ваше — доброта» [155] .

«Я разделяю скорбь вашу, прошу отпустить мне мои грехи, — писал ей Павел 14-го августа, — но… не в моей власти уничтожать то, что было раз. Прощайте» [156] .

Даже Нелидовой не легко было иметь влияние на Павла Петровича. «Считая себя всегда правым, — говорит Саблуков, — он весьма упорно держался своих мнений» [157] . В этих случаях он не хотел уступать, из чувства правды и самолюбия, кому бы то ни было, особенно женщине и особенно в той области своей деятельности, которой он придавал чрезвычайно важное значение, и в которой женщина, по его мнению, не могла быть судьею. Сохранилась в рукописи следующая записка Павла к Нелидовой, без обозначения года и числа, но, насколько можно судить по ее содержанию, относящаяся к описываемому времени.

«Вы в праве сердиться на меня, Катя (в письме на французском языке это слово написано по-русски). Все это правда, но правда также и то, что с течением времени, со дня на день, сделаешься, слабее и снисходительнее. Вспомните Людовика XVI: он начал снисходить и был приведен в тому, что должен был уступить. Всего было слишком мало и, между тем, достаточно для того, что в конце концов его повели на эшафот. Во всем этом нет женщины, хотя здесь хотят только женщин» (намек на предыдущее царствование, когда был возможен упадок дисциплины) [158] .

В настоящую минуту, однако, отсутствие Нелидовой и ссора с ней были для Павла тем тягостнее, что на предстоящих маневрах он надеялся доказать все превосходство своей военной системы сравнительно с прежней; с другой стороны, именно маневры заставляли Марию Феодоровну желать, чтобы в это время добрый гений Павла был возле него, тем более, что история с тревогами в Павловске не выходила у нее из головы. Поэтому на другой день после переезда Павла в Гатчину Нелидова получила от императорской четы новое приглашение, сделанное в самых ласковых и убедительных выражениях.