«Вы знаете вашего друга, вы знаете, что когда новое чувство овладевает его сердцем, оно, вместе с тем, господствует над всеми его помыслами (de toutes ses facultcs intellectuelles). Тогда все то, что раньше имело для него значение, все то, что могло быть для него полезно, дорого и приятно, перестает существовать для него и делается даже тем более для него неудобным, что совесть подсказывает ему всю его нечестность (turpitude), и он может забыться, лишь идя далее по пути зла. Теперь уже пять месяцев прошло с тех пор, как, наскучив, видеть, что его господин продолжает доверять безупречно честному лицу, которого никогда не могли заставить войти в придворные интриги и мелкие интересы каждого, несовместные с достоинством великого князя, — Кутайсов поклялся перед людьми, которых считает он своими клевретами, и сказал точно в этих выражениях, что он сумеет дать чувствам своего господина какое будет угодно ему направление. Я не знаю хорошо, каким путем он достиг этого, но результат был тот, что мое поклонение и благоговейная привязанность к той, с которой я всегда желала и добивалась видеть великого князя в добрых отношениях, — с его матерью, — эти чувства, столь понятные, и это поведение, предписываемое долгом и преданностью, сделались для него подозрительны. После этого мне стало невозможно никого защищать без того, чтобы не возбуждать подозрений в нашем друге в моем сообществе с людьми, которых я не видела с того времени, как я оставила двор, и о которых я слышала только от него самого. Как только установились подобные отношения, слуга (то-есть Кутайсов) заронил и укрепил мысль завести связи совсем иные чем, те, которые его господин имел со мною и которые должны были принести более разнообразия и менее стеснения, стремясь воспалить воображение своего господина удовольствием, не представлявшим, как казалось, затруднений пользоваться нежностью В. (то-есть Веригиной), о которой, правда, он не знал, что она уже невеста. Господин, ни о чем не предуведомленный и не имея никакого понятия ни о добрых, ни о дурных свойствах девицы, позволил вести себя в ее комнату, куда слуга уже входил несколько раз, по собственному побуждению или нет — неизвестно. Девица просила господина прервать свой визит, который, вследствие малого знакомства между ними, мог повести к дурным толкованиям. Жених (Плещеев), который воспользовался этим обстоятельством, чтобы объявить о своих намерениях относительно девицы, не был выслушан, и его прекрасные проповеди (sermons) послужили только к тому, что закусили удила. Я узнала обо всем этом слишком поздно и считала своею обязанностью употребить все красноречие дружбы, чтобы, по крайней мере, воспрепятствовать ему обесчестить себя таким образом действий, имевшим вид грабежа чужого счастья, потому что начали уже бояться, что в будущем никто не может быть спокоен за свою жену Он отвечал мне, что, кроме меня, никто не нашел в его поступке ничего достойного осуждения. Действительно, общепринятой политикой было заставлять других делать вид, что они ничего не подозревают; успели даже убедить жениха, что это могло бы содействовать общему благополучию, уничтожая доверие, которое имели до сих пор ко мне, и что, будучи мужем своей жены, он не будет иметь никаких поводов бояться, если, в виде уступки, поселится вместе с будущей своей женою в Гатчине и Павловске, где дали бы им дома с полною меблировкой. Когда дела были устроены таким образом, все письма, все секреты стали сообщаться его жене (то-есть Марии Феодоровне) и новой супружеской чете (Плещеевым), которые составили интимный кружок вашего друга, и кружок этот расходится только на те минуты, когда нужно показываться публике. Жена, благодаря этой снисходительности, возвратила к себе доверие своего мужа, и дай Бог, чтобы оно никогда не находилось в худших руках; верно по крайней мере, то, что благо государства всегда близко ее сердцу, и, будучи сама всегда доступна добрым советам, она сумеет внушить их человеку, всегда чересчур порывистому в своих страстях. Что касается меня, то, видя, что истинной дружбе не придается более значения, я поставила себя вне возможности повторения каких-либо выходок, и теперь я спокойна, удаляя от себя всякое воспоминание и всякое занятие, которое могло бы нарушить это спокойствие [76] .

Все эти факты, рассказанные Нелидовой, вполне подтверждаются отрывочными показаниями современников. 22-го апреля 1796 года, Протасов, воспитатель великого князя Александра Павловича, писал Воронцову: «Г. Плещеев был представлен вчера, как жених m-lle Веригиной. Оба они на самом лучшем счету у великого князя цесаревича и у великой княгини. Для них приготовляют дом и вообще их принимают как нельзя лучше, и они лишь одни в послеобеденное время допускаются в кабинет их императорских высочеств» [77] . «Наталия Федотовна Плещеева, — рассказывает Карабанов, — была предметом кратковременного благорасположения императора Павла, что возбудило крайнее неудовольствие Екатерины Ивановны Нелидовой, бывшей тогда в силе. Внимание это было причиной немаловажного смятения» [78] . В публике ходили слухи, что удаления Нелидовой требовал от Павла, после рождения великой княжны Анны Павловны, даже петербургский митрополит Гавриил, в интересах Марии Феодоровны [79] . Растопчин, находившийся в то время при дворе, сообщал лишь кратко, что Нелидова «поссорилась с великой княгиней» [80] . Наконец, сама Мария Феодоровна, находившаяся в дружеской переписке с Н. Ф. Плещеевой, которую почему-то называла она Chabrinka, уже в октябре 1796 года иронически отзывалась о бывшей своей союзнице в своих письмах [81] .

Гатчинский замок и его сад в конце XVIII в.

Все это, однако, невольно вызывает удивление: с одной стороны — Нелидова, с другой — Кутайсов, Плещеевы и сама Мария Феодоровна, уже сближавшаяся с Нелидовой и радовавшаяся этому сближению… Чем объяснить эту внезапную перемену «дворской политики»?

Хроника придворных интриг XVIII века отличается такою запутанностью и сложностью отношений действующих лиц, что на расстоянии столетнего промежутка времени, обладая массой рукописных данных, предполагавшихся быть уничтоженными, мы можем лишь постепенно открывать тайные пружины событий, имевших важное значение в русской истории; во всяком случае, многие из этих событий мы знаем и понимаем теперь гораздо яснее и всестороннее, чем судили о них современники, взятые каждый в отдельности. Можно с уверенностью сказать что, сама Нелидова, в момент окончательного удаления своего от великокняжеского двора, не вполне понимала свое положение. Несомненно, что Кутайсов давно уже подкапывался под влияние всемогущей, казалось, фаворитки, которой минуло уже 37 лет, и старался обратить внимание Павла на другую, более молодую девушку, но несомненно также и то, что фавор Плещеевой был бы для Марии Феодоровны еще более тяжел, чем фавор Нелидовой, и поэтому участие великой княгини в совместных действиях супругов Плещеевых по отношению к Павлу, а равно усиление доверия к ней цесаревича, нужно объяснять другими причинами. И действительно, сама Нелидова дает ключ к разгадке неудовольствия на нее Павла, говоря, что ее сделали подозрительною в его глазах ее усилия примирить его с матерью.

Теперь уже доказано, что в июне 1796 года, тотчас после рождения великого князя Николая Павловича Екатерина предложила Марии Феодоровне подписать акт устранявший Павла от престола в пользу Александра Павловича, и крайне раздражена была ее отказом [82] , в сентябре того же года вынудила у Александра притворное согласие на устранение отца от престолонаследия, несмотря на отказ Марии Феодоровны [83] . Но прежде чем обратиться к своей невестке, Екатерина должна была предварительно вступить в переговоры по этому поводу с самим Александром, который, при известной своей уклончивости, быть может, обусловил свое согласие на план бабушки именно одобрением матери о чем и сообщил ей своевременно, по всей вероятности, переговоры эти происходили в скором времени после свадьбы Александра, в сентябре 1795 года, так как императрица еще в 1792 году мечтала о коронации Александра именно после его свадьбы [84] . Мария Феодоровна и Александр Павлович, не желая раздражать императрицу, действовали уклончиво, следуя заранее составленному ими плану. Но, зная характер своего супруга, Мария Феодоровна не считала, конечно, удобным передавать ему в точности все, происходившее между Александром и императрицей [85] , а пользуясь содействием Протасова и Плещеева, старалась примирить Павла Петровича с его старшим сыном, который для успокоения подозрительности отца, признал его императором, даже при жизни бабушки [86] . Лишь после этого Павел, вероятно, получил от своей супруги некоторые более положительные сведения о намерении Екатерины лишить его престолонаследия и заключить в замок Лоде, о чем ходили слухи. Посредниками при переговорах Марии Феодоровны с Александром были Плещеевы [87] , и они же, совместно с Марией Феодоровной, руководители действиями и Павла Петровича, который не мог не признать преданности к себе как Плещеевых, так и своей супруги. Этим объясняются постоянные совещания и беседы этих четырех лиц, — беседы, на которые так горько жаловалась Нелидова, и в которых она не могла принимать участия, так как Мария Феодоровна, очевидно, боялась доверить ей тайну, касающуюся будущности всей ее семьи. Напротив, стараясь примирить Павла с матерью, Нелидова только вооружала против себя великого князя, который уже знал о замыслах Екатерины и лучше, чем когда-либо, сознавал невозможность примирения: естественно было ему заподозрить, как писала о том сама Нелидова, что она была в сообщничестве с его врагами, являлась бессознательным их орудием… Действия Марии Феодоровны, отнесшейся к удалению Нелидовой с видимым удовольствием и ничем не проявившей участия к ее судьбе, объясняются чувством радости при возврате к ней доверия Павла и надеждою, что доверие это и дружбу своего супруга она сумеет удержать навсегда: очевидно, что великая княгиня, в оценке характера супруга, поддавалась минутному влиянию своих впечатлений, весьма многое позабывши. В сущности, Павел остался верен самому себе: скоро ему наскучили и прекрасные «проповеди» Плещеева, и общество Натальи Федотовны, и сентиментальная методичность великой княгини, и он вновь почувствовал потребность в живой, умной беседе Нелидовой, в ее резких, но сердечных и всегда искренних отзывах и суждениях.

Уже в октябре 1796 года, после неудачного сватовства великой княжны Александры Павловны, написал он Нелидовой письмо, в котором приглашал ее посетить Гатчину, но получил от нее отказ.

«Я объяснила ему, — писала она Куракину, — деликатно, но со всею прямотою честного сердца, которое никого не хочет держать в зависимости, что решение мое непоколебимо. Пусть он примирится с ним раз навсегда, я надеюсь на это! Пусть он встретит нового друга, который мог бы предложить ему сердце, подобное моему в отношении в нему! Его счастье будет всегда одним из предметов самых горячих моих молитв, но это все, чем я могу и хочу ему содействовать. Почему вы хотите, чтобы я виделась с ним? Встреча с ним возбудила бы во мне только неприятные чувства, которые он должен бы был желать потушить, если бы имел самое маленькое уважение к моим чувствам к нему: если бы какие-либо непредвиденные обстоятельства заставили меня с ним встретиться, он не нашел бы во мне того, что, быть может, надеется найти… Думаете ли вы, что он не сознавал, не предвидел всего того, что я должна бы чувствовать, когда он предавался всем своим сумасбродствам, как человек без сердца? Если бы это была только несдержанность, быть может, я могла бы возвратиться к нему. Но в его поступках проявилась низость (la bassesse), предательство. Он унизился в моих глазах и в глазах всех тех, которые не находили своей выгоды в его дурачествах, в его недостойных выходках, на которые я до того времени считала его неспособным. Его угрызения совести, как бы искренни они ни были, не очистят его в моих глазах и не заставят меня уступить или забыть, на что он при случае бывает способен, и хотя бы я даже была уверена, что я не буду более подвержена какой-либо опасности, но впечатление уже произведено и не может изгладиться. Пусть все то, что я вам говорю сейчас, не повлияет на ваше сердце и не удалит вас от того, кто только в вас имеет истинного друга! У вас нет причин, ради которых я должна была отказаться от его дружбы, и пусть Господь сделает его способным ценить вас всегда! Вы этот момент я получила целую кучу извинений и оправданий (от Павла), которые прервали мою беседу с вами и я снова повторяю вам, что все это только усиливает мое отвращение. Ах, дорогой князь, не говорите мне ничего в пользу вашего друга: я могу чувствовать наклонность только к благородному сердцу, и все поступки, ему чуждые, внушают мне непреодолимое отвращение» [88] — Письмо это написано было Нелидовой из Смольного 1-го ноября, за четыре дня до апоплексического удара прервавшего жизнь ее благодетельницы, императрицы Екатерины. 6-го ноября, опальный великий князь Павел Петрович, «неблагородный» друг Нелидовой, стал русским самодержцем, и вслед затем никому ненужная отшельница-смольнянка явилась кумиром двора и властительницей дум нового императора.

Воцарение императора Павла. — Первые его действия. — Письмо Нелидовой к Павлу. — Милости Павла к Нелидовой. — Сближение с нею императрицы Марии Феодоровны. — Характеристика влияния Нелидовой на образ действий Павла Петровича. — Заступничество Нелидовой за опальных.

Воцарение императора Павла Петровича сопровождалось беспощадною и быстрою ломкой порядков, существовавших при Екатерине, и заменой их новыми. Устраняемый в царствование Екатерины от всякого участия в делах правления, Павел привык скептически относиться к деятельности державной своей матери, видел в положении дел одни лишь дурные стороны и в тиши опальной своей жизни выработал себе до мельчайших подробностей новую правительственную программу, осуществить которую он намеревался по восшествии своем на престол. Сделавшись императором лишь на 42-м году своего возраста, Павел точно боялся, что не успеет совершить всех задуманных им перемен: каждый почти день его правления приносил с собою свои крупные новости, и, казалось, скоро вся жизнь России должна была получить иное направление. В сферах, ближайших к престолу: военной и придворной, перемены начались сразу. Не прошло и месяца, как екатерининская гвардия превратилась уже в гатчинскую, над которой прежде так усердно смеялись, а екатерининские вельможи уступили свои места гатчинским придворным, не смевшим зачастую даже появляться при большом дворе: братья Куракины, Плещеев, Донауров, Ростопчин, Кушелев, Аракчеев и др. были призваны занять высшие должности в империи, составляя ближайший к престолу кружок лиц, на преданность и усердие которых особенно полагался Павел. Тем чувствительнее было для него отсутствие Нелидовой, которая несмотря на свои 38 лет и восьмимесячное пребывания в Смольном, сохранила свою власть над его умом и темпераментом: в ней видел он единственного старого друга, умевшего говорить ему правду и отвечать его душевному настроению. Ссора с ней лежала у него на сердце тяжелым камнем, и, только что получив от нее вторичный отказ посетить его в Гатчине, Павел искал средств вновь примириться со старым своим другом. В день кончины, Екатерины, 6 ноября, на рассвете, когда императрица была еще в агонии, Павел нашел время, по рассказу Ростопчина, разговаривать с четверть часа с камер-пажем Нелидовым, «вероятно, замечает Ростопчин, о тетке его Катерине Ивановне» [89] . Камер-паж этот был, впрочем, не племянник ее, а родной брат, Аркадий.

Вслед затем последовало неимоверно быстрое повышение по службе счастливого брата упрямой фрейлины: 7 ноября, в день восшествия Павла на престол, камер-паж Аркадий Нелидов произведен был прямо в майоры, с назначением быть адъютантом при его величестве, а чрез день, 9 ноября, тот же Нелидов, ко всеобщему изумлению, пожалован был подполковником [90] . Никто не мог сомневаться, и всех менее сама сестра, Екатерина Ивановна, ради кого изливались такие милости. Когда именно произошло первое свидание Павла с Нелидовой — указать трудно; но всего вероятнее, что во время печальных церемоний, сопровождавших погребение Екатерины и Петра III. Но еще 23 ноября, накануне именин Нелидовой, Павел прислал ей дорогой подарок, который она, однако, отказалась принять. «Вы знаете, государь, — писала она, — что, ценя по достоинству дружбу, которую вы уже так давно мне оказываете, я умела ценить лишь это чувство, и что ваши дары всегда были мне более тягостны, чем приятны. Позвольте же мне умолять вас не принуждать меня к принятию того подарка, который я осмеливаюсь возвратить вашему величеству. Вы должны быть спокойны на счет чувства, заставляющего меня так действовать, потому что я в то же время с благодарностью принимаю фарфоровые дежене» [91] . Зато, 5 декабря подполковнику Аркадию Нелидову пожаловано было 1000 душ [92] .

Мир между друзьями, таким образом, восстановился, тем более, что о нем стали хлопотать те именно лица, которые прежде радовались удалению Нелидовой: новая императрица Мария Феодоровна и Плещеев, жена которого Наталия Феодоровна, уже перестала пользоваться вниманием Павла Петровича; поставленные лицом к лицу с причудливым нравом, государя, действия которого не ограничивались на этот раз районом Гатчины и Павловска, а распространились на всю империю, приближенные к Павлу лица сознали необходимость по-прежнему вступить в союз с Нелидовой. Для Марии Феодоровны существовала полная возможность завязать с ней постоянные сношения, так как 12 ноября императрица назначена была «начальствовать воспитательным обществом благородных девиц где жила отставная ее фрейлина, — и почти ежедневно посещала это учреждение и начальницу его, Делафон, у которой могла видеться с Нелидовой. В день своего назначения Мария Феодоровна посетила Смольный, увиделась там с Нелидовой и тогда же заключила с ней, после трогательного объяснения дружественный союз уже навсегда [93] . Видимо целью союза было благо императора и империи.