Казалось, принцессе польстила любезность, с коей принц к ней обратился, и она от души похвалила его экспромт. Хоть она и не привыкла слушать стихи, но отозвалась о них как сведущая особа. Королева, более не желавшая мириться с тем, что Фортуната одета как пастушка, коснулась ее волшебной палочкой и пожелала, чтобы на ней оказался самый роскошный наряд на свете. В тот же миг белая холстина сменилась серебряной парчой, расшитой карбункулами; вот уже темные волосы девушки собраны в высокую прическу, с которой ниспадает золотая газовая вуаль, и в них сверкают тысячи бриллиантов, а ослепительную белизну лица оживляет столь яркий румянец, что его сияние совсем сразило принца.

— Ах, Фортуната! Как вы прекрасны, как очаровательны! — воскликнул он и вздохнул. — Неужто вы всегда будете равнодушны к моим страданиям?

— Нет, сын мой, — сказала королева, — ваша кузина внемлет нашим мольбам.

Когда королева произносила эти слова, мимо проходил Бурдюк, возвращавшийся на поля. Увидев Фортунату, прекрасную, как богиня, он подумал, что грезит. Она же ласково подозвала его и попросила королеву сжалиться над ним.

— Но почему?! После того, как он обошелся с вами столь дурно! — удивилась та.

— Ах, госпожа! — ответила принцесса. — Я неспособна на месть.

Тогда королева обняла ее, похвалив за великодушие и благородство.

— Чтобы доставить вам радость, — добавила она, — я сделаю неблагодарного Бурдюка богатым.

С этими словами фея превратила хижину во дворец с роскошной мебелью, доверху набитый серебром. Только скамеечки остались как были, и соломенный тюфяк тоже, дабы деревенщина помнил, кем был прежде. Но нрав его Лесная королева смягчила, наделив Бурдюка учтивостью и благородством облика.

Только тогда Бурдюк впервые ощутил признательность и поспешил выразить безграничную благодарность королеве и принцессе за их милости.

Вслед за тем по мановению волшебной палочки капустные кочаны и курица вновь обратились в людей. Одного принца Цвет-Гвоздики ничего не радовало: он лишь горестно вздыхал и молил принцессу принять его предложение, так что она наконец согласилась. Незавидной была до сей поры доля Фортунаты, — но всё, что было прежде мило ее сердцу, затмилось любовью к юному принцу. Лесная королева, несказанно обрадованная этим счастливым союзом, сделала всё возможное, чтобы устроить самую пышную свадьбу на свете. Празднества продолжались несколько лет, а счастье нежно любящих супругов оказалось длиною в целую жизнь.

Была и фея не нужна, Чтоб стало ясно, несомненно, Кем Фортуната рождена. Ведь добродетелью она Блистала отродясь отменной; Кровь добрая всегда видна В том, кто достоинства исполнен, Тот благороден, кто хорош. А ты, что чванством переполнен, — Ты лишь гордынею живешь! Урок мой навсегда запомни: Ты хвалишь свой старинный род, Кичишься именем нескромно, Но пурпур чести не дает, Кто добр и честен, хоть безвестен, На дворянина тот похож; Твой блеск и гонор неуместен: Ты за мужлана лишь сойдешь. Пер. О. Л. Берсеневой (проза), М. А. Гистер (стихи)

огда Люсиль закончила свой романс, Хуана с племянницами поблагодарили ее за доставленное удовольствие.

— Ваша утонченная душа проявляется во всем, — сказали они ей, — и даже легкую сказочку, саму по себе никчемную, вы бесконечно обогащаете.

— В самом деле, — подхватил дон Луис, — бывают такие блистательные умы, которые выводят все из тьмы на свет и превращают даже ничтожнейшую безделку в драгоценность.

Люсиль выдерживала все эти хвалебные речи столь же учтиво, сколь и скромно; но тут пришли доложить Хуане, что завтрак подан, и она предложила племяннику поесть вместе с пилигримами и выказать им радушие.

Как только дамы вышли из-за стола, дон Луис и пилигримы явились к ним, но Хуана, взяв Люсиль под руку, повела ее в свой кабинет. Там, снова обласкав девицу, она сказала ей, что по договоренности с племянником отправляется в одно из своих имений в окрестностях Севильи, что покидает ее с большим сожалением, однако после того, на что Люсиль решилась ради дона Луиса, ей остается лишь довершить свое счастье браком, и тогда честь ее не пострадает; в обществе же любимого супруга скуки одиночества не замечают. Люсиль невольно покраснела, услышав о столь скорой свадьбе. Она учтиво ответила донье Хуане, что впредь почтет за счастье во всем следовать ее указаниям, добавив, что отъезд Хуаны печалит ее, но, понимая, что той так будет спокойнее, она не смеет ее отговаривать. Тут вошли Исидора и Мелани — обе были весьма ласковы с Люсиль. И они о ней, и она о них уже слышали столько хорошего, что познакомиться и подружиться было для них одно и то же; они также дали ей понять, как грустно им уезжать.

— Мне весьма прискорбно, — сказала им Люсиль, — вносить в вашу жизнь столько треволнений; это из-за меня вы покидаете свой дом, а ведь мне так отрадно было бы с вами. Я никогда бы не отважилась оставить Севилью, если бы не надеялась на ваше общество, и вот теперь вы уезжаете без меня.

Эти нежные слова напомнили обеим сестрам о грозившей им жестокой разлуке с Понсе де Леоном и графом; подумав, как горько будет их вовсе не видеть, они вздохнули, и несколько слезинок скатилось по их щекам. Люсиль, растроганная таким знаком дружбы, кинулась им на шею и, крепко обнимая их, смешала свои вздохи с их вздохами и свои слезы с их слезами.