— То, что она сделала, — отозвался дон Габриэль, — еще хуже смерти; поверьте мне, она достаточно отомщена. Она отняла у нас то, что было нам дороже света дневного: я не увижу Исидору, а вам не видать Мелани. Увы! Эта милая свобода видеть их, говорить с ними, прогуливаться с ними, разом отнята у нас. Нам будет противостоять гневная донья Хуана: настроенная против нас, она будет мешать всем нашим намерениям, она восстановит против нас своего брата. Возможно даже, что ее племянницы, чье чувство еще не окрепло, изменятся по ее принуждению или же из сочувствия к ней. Я предвижу много бед и горестей, — прибавил он, — и умираю от скорби и гнева, даже не зная, на что решиться.

Глубокая тишина последовала за этими печальными размышлениями; оба юноши застыли точно скорбные статуи. Однако это оцепенение продлилось недолго; их вывел из него капеллан, который вошел в комнату весьма испуганный и сообщил:

— Дворец окружен вооруженными людьми, требующими впустить их. Все, что я могу сделать, это как следует запереть ворота и двери, но они грозятся выломать их топорами и уже приступают к этому делу, так что мы не сможем им помешать.

Дон Габриэль и граф были застигнуты врасплох и поначалу не знали, что предпринять.

— Сбережем Люсиль для дона Луиса, — воскликнул граф, — это лучшее, чем мы можем ему послужить!

— Но как, — возразил дон Габриэль, — или вы полагаете, что мы сможем выдержать осаду и сразиться с небольшой армией?

— Нет, — отвечал граф, — я полагаю, что нам следует сесть на коней и увезти Люсиль; мы выйдем через парк, кажется, с той стороны еще спокойно, доедем до Туйа, переберемся через реку Минстрио, а когда окажемся в Валентин [172] , нам уже нечего будет опасаться, ведь она принадлежит королю Португальскому.

— Меня беспокоит, — сказал капеллан, — что оставшиеся здесь лошади ни на что не годятся, а дело слишком спешно, чтобы посылать за другими.

— Больше придумать нечего, — вскричал дон Габриэль, — в дорогу, скорее!

Они собирались пойти к Люсиль, чтобы рассказать ей, что происходит, но тут вошла она сама.

— Ах, сеньор, — обратилась она к графу, который первым поднялся ей навстречу, — я погибла, если вы не поможете мне спастись. Здесь мой отец и тот, кого он предназначил мне в супруги, — я узнала их обоих, поднявшись на донжон. С ними значительный отряд из родных и друзей. О, я несчастная! — продолжала она, плача. — Я виной всему этому шуму в моей семье и всем бедам дона Луиса! Ведь подумайте, каково будет ему, когда, вернувшись, он узрит венцом всех трудов своих меня в руках соперника?

— Прекрасная Люсиль, — сказал ей граф, — будьте уверены, мы защитим вас с не меньшим рвением, чем сам дон Луис, будь он сейчас здесь. Мы решили увезти вас отсюда сейчас же, не откладывая.

С этими словами они спустились; Люсиль накинула мантилью. Дон Габриэль вскочил на коня и посадил ее позади себя. Графу достался мул, на котором обычно ездил капеллан. Они беспрепятственно прошли через парк и двинулись так быстро, как только могли. Но далеко ли уедешь на старом коне да на муле? А посылать в Сьюдад-Родриго за слугой, ожидавшим их там с конями с тех самых пор, как Хуана приняла их под свой кров, было некогда.

Дон Фернан де Ла Вега, уязвленный и влюбленный, поднял на поиски Люсиль и отца, и многих своих родичей. Как только они прибыли, он начал опасаться, как бы дон Луис и Люсиль не скрылись через какой-нибудь черный ход, и нанял крестьян следить; те расположились у парковых ворот, притворившись, что работают поблизости; едва увидев Люсиль и обоих всадников, они не медля предупредили дона Фернана. А это был юноша легкомысленный, не храброго десятка, грубый и способный на низость. Он был уверен, что если набросится на дона Луиса, не имея численного превосходства, то вряд ли добьется успеха, и потому взял с собой одного из кузенов и двоих слуг; у всех были хорошие кони. Они знали дорогу, по которой поехала Люсиль, и, не долго думая, пустились другим путем в густой лес, успев там спрятаться и подготовиться, чтобы не упустить свою цель.

И вот, спрятавшись в кустах, они, как последние трусы, принялись безжалостно стрелять в дона Габриэля и его кузена. Дона Габриэля ранили в колено, у графа была сломана рука. Его мул, испугавшись выстрелов, отчаянно поскакал куда глаза глядят; граф, не имея сил удержать его, хотел было спрыгнуть, но нога застряла в стремени. Он упал и уже не мог высвободиться, голова его билась о землю. Никогда еще он не бывал в столь плачевном положении. Его испуганный мул метался туда-сюда. Наконец подпруга лопнула, и граф остался лежать у края дороги, купаясь в собственной крови.

Дон Луис же поспешно возвращался из Компостелы, получив от архиепископа разрешение на брак. Его нежное сердце мечтало о скором счастье, и он уже мнил себя счастливейшим из смертных. Ах! Можно ли надеяться на радости жизни? Как часто они бегут от нас, когда нам уже кажется, что мы ими обладаем! Так случилось и в этот раз. Дон Луис увидел у дороги полумертвого человека, кровь струилась по лицу несчастного, так что его было не узнать. Но, как ни торопился дон Луис, он не стал возлагать заботу о раненом на своего подручного-дворянина и на сопровождавшего слугу, а подъехал к нему сам. О боже! Что за встреча верных друзей! Он спешился и бросился к графу, обнял его и не мог сдержать слез. И, пока слуга ходил за водой к ручью, протекавшему неподалеку, дон Луис и сопровождавший его дворянин осматривали раны графа.