Послушный Миртэн, вернувшись, не сказал господину о гневе его матери, побоявшись, что принц умрет от беспокойства о своей пастушке.

Королевские пастбища лежали недалеко от города, и принцесса быстро пришла ко дворцу — ведь она словно бы летела туда на крыльях любви. Когда Констанция явилась, королеве тотчас доложили; однако она не удостоила ее встречи, лишь передав, что, коли не удастся пастушке исцелить принца, ее зашьют в мешок и бросят в реку. Услышав такую угрозу, принцесса побледнела, кровь застыла у нее в жилах.

«Увы! — подумала она. — Поделом мне будет за ложь — ведь никакого средства я не знаю. Слишком безрассудным было мое желание увидеть Констанцио, чтобы рассчитывать на помощь богов».

Она покорно опустила голову, и слезы покатились по ее щекам.

Все, кто видел это, взирали на нее с восхищением; она показалась им неземным созданием.

— Чего боитесь вы, прекрасная пастушка? — спрашивали они. — Один взор ваш способен даровать жизнь и отнять ее, и вы можете спасти принца, лишь посмотрев на него. Ступайте же в его покои, осушите слезы и без страха примените ваши целебные травы.

С ней говорили так любезно, а увидеть принца так хотелось, что она, почувствовав себя уверенней, попросила провести ее в сад, чтобы самой собрать все необходимое. Она сорвала мирт, клевер, другие травы и цветы, одни были посвящены Купидону, другие — его матери; потом, взяв перья голубки, пролила на них несколько капель крови голубя, воззвав к покровительству всех божественных сил и фей [333] ; затем, дрожа сильнее, чем горлица при виде коршуна, объявила, что готова идти к принцу. Он лежал в постели, бледный, с тоской в глазах, но едва заметил Констанцию, как щеки его окрасил слабый румянец, что несказанно обрадовало принцессу.

— Господин, — сказала она ему, — вот уже несколько дней, как я молюсь о вашем выздоровлении. Сгоряча обмолвилась я одному из ваших пастухов, что мне известно целебное средство, которое могло бы облегчить ваши страдания. Однако королева пригрозила, что, если небеса покинут меня в моем начинании, она прикажет казнить меня, утопить, коли вы не поправитесь. Судите же сами, господин, каково мне приходится, а все ж не сомневайтесь, что ваше спасение волнует меня сильнее, чем мое собственное.

— Не бойтесь ничего, милая пастушка, — ответил ей принц, — молитвами вашими жизнь вернется ко мне и будет стократно дороже, чтобы ни дня более не проходило без пользы. Но, увы! Суждены ли мне дни счастливые? Ведь я помню, как вы пели о Констанцио; роковые слова той песни вместе с вашей холодностью и повергли меня в то плачевное состояние, в каком вы меня видите. Однако, прекрасная пастушка, велите мне жить — и я буду жить лишь для вас.

С большим трудом скрыла Констанция, как обрадовало ее столь обязывающее признание; опасаясь, однако, что их могли подслушивать, она спросила разрешения надеть ему на голову венок, а на запястья — браслеты из собранных ею трав. Принц протянул ей руки с такой нежностью, что она слишком поспешно закрепила травяной браслет, боясь, как бы кто не догадался о том, что меж ними происходит. Тут принц, церемонно обратившись к придворным, объявил, что ему лучше и боль утихла. Это было правдой: послали за лекарями, и те изумились было столь быстрой чудодейственности целебного средства, но, едва увидев пастушку, на своем ученом языке признали, что в одном лишь ее взгляде больше силы, чем во всех их лекарствах.

Пастушку так мало трогали расточаемые ей похвалы, что не знакомые с нею люди почли глупостью то, что объяснялось совсем иначе. Она уединилась в уголке, словно стараясь спрятаться, и выходила лишь затем, чтобы потрогать лоб принца и пощупать его пульс; тут-то и успевали они наговорить друг другу множество нежностей, продиктованных скорее сердцем, чем разумом.

— Надеюсь, господин, — сказала Констанция принцу, — что мешок, который велела сшить королева, не станет зловещим орудием смерти и столь ценное для меня ваше здоровье к вам вернется.

— Все зависит лишь от вас, милая Констанция, — ответил он, — немного вашего участия — и я обрету покой и возвращусь к жизни.

Принц поднялся с ложа и направился в покои королевы, которая не поверила своим ушам, когда ей доложили о его приходе. Бросившись ему навстречу, она с изумлением столкнулась с ним в дверях.

— Как! Дорогой сын мой, да вы ли это! — воскликнула она. — Кому же я обязана вашим чудесным исцелением?

— Лишь своей доброте, госпожа, — ответил принц. — Вы прислали мне самого искусного лекаря на свете, и теперь я молю вас вознаградить ее соразмерно помощи, что она мне оказала.

— Не к чему торопиться, — сурово отрезала королева. — Пусть всю жизнь пасет моих овец и будет счастлива.

Тут в покои принца как раз явился король, уже оповещенный о его выздоровлении. Стоило ему войти, как он сразу же глаз не смог оторвать от Констанции; красота ее, сиявшая тысячью солнц, так ослепила его, что он даже не сразу спросил придворных, что за чудесное создание предстало его взору и давно ли во дворце поселились богини. Наконец, овладев собою, он подошел к ней, и, догадавшись, что это и есть волшебница, исцелившая его сына, обнял ее, галантно шепнув, что подчас тоже болеет и молит ее вылечить и его тоже.