Когда вы вырастаете в консервативной религии, говорящей о геенне огненной, происходит что-то странное. Это трудно объяснить людям, у которых никогда не было такого опыта, приверженцами более прогрессивных религий и людям вовсе не религиозным. Это своего рода мысленное дзюдо, способ аккуратно отбрасывать со своего пути любую враждебную идею.

Если начать с предположения, что сердитый и недоброжелательный бог постоянно читает твои мысли, только для того, чтоб найти причину для того, чтобы бросить тебя в адский пламень, легко начать верить в то, что даже мысль о чём-то неправильном может привести тебя в геенну огненную. Таким образом ты тренируешься отбрасывать «плохие» мысли, всё что может дать богу повод наказать тебя. Когда ты встречаешься с мыслью, бросающей тебе вызов, ты начинаешь сражаться с ней подобно мастеру кун-фу, и мысль оказывается побеждена раньше, чем сможет нанести хотя бы один удар. Это делает тебя очень разочаровывающим собеседником, так как ты насобачился не слышать никаких аргументов, противоречащих твоей вере. Если принять гипотезу, что ты можешь быть наказан просто за то, что забавляешься неправильной мыслью, ты оказываешься склонен не забавляться такими мыслями.

Это мысленное боевое искусство становится рефлексом. Оно практикуется на таком уровне, что его едва можно заметить. Ты становишься буквально неспособен как-либо заметить альтернативный взгляд на мир.

В старших классах я сделал нечто, очень повредившее моей вере в бога: я прочитал Библию от корки до корки. Дважды. И понял, что я больше не христианин. Но я сохранил этот мысленный рефлекс, эту способность уворачиваться от идей, которые не укладываются в мой образ мысли.

Когда перед моим отъездом в Сарасоту мы с Целести обсуждали правила наших отношений, я на каком-то уровне ощущал, что защита чего-нибудь вроде «любить других людей» может быть подобна признанию несуществования Бога. А я больше всего хотел защитить свои отношения с Целести. Я хотел показать ей, как я готов заботиться о ней. Я хотел показать ей, как она важна для меня. Я хотел обеспечить её спокойствие. И что плохого могло быть в том, что я согласился на её условия? В тот момент они ни на кого не влияли, только на неясную и туманную человекообразную фигуру.

Я знал, что если я буду просить большего, это причинит Целести боль, точно также, как более молодая и религиозная версия меня знала, что если я буду ставить под вопрос свою веру, Бог разгневается. И чтоб защитить меня, в дело вступило мысленное дзюдо. Оно уберегло меня от того, чтобы подумать о том, что эти правила будут значить для других людей, живых, из плоти и крови, ведь даже подумать о том, чтоб взглянуть на наши правила с чьей-то ещё точки зрения казалось кощунственным. Если бы я начал делать это, я мог бы заметить, что часть этих правил не очень хороши, но я не мог позволить себе этого, так как это означало рискнуть тем, чтоб сделать Целести больно или даже потерять её. Итак… я не сделал этого.

Когда я встретил Руби, у меня было неясное ощущение длинной и похожей на акулу тени, движущейся в глубине моего подсознания, но я избегал присматриваться к ней Если бы я сделал это, я бы увидел, что между нами с Руби потенциально возможны отношения, которые нанесут ущерб уютному миру, который построили мы с Целести. Это уберегло бы от сильной боли множество людей, и не в последнюю очередь — меня самого. Но мне не хватало отваги взглянуть правде в лицо. Вместо этого я отбросил мысль о том, что между нами с Руби возможно сексуальное притяжение так же ловко, как супергерой из комикса отбрасывает в стороны стандартных злодеев.

Мы с Руби построили свою дружбу на отрицании эротического напряжения между нами. (Хорошо, я построил. Возможно, она была мудрее.) Эротическое напряжение между нами всё равно было, но мы не следовали ему. Когда она начала встречаться с Джейком, я поздравил себя с тем, как хорошо я могу следовать правилам.

Примерно в то же время, когда я встретил Руби, Целести познакомилась с моим другом (и то партнёром, то — не партнёром Блоссом) студентом компьютерщиком по имени Бен. Они совпали мгновенно и накрепко. Во время своих приездов в Сарасоту Целести стала проводить с ним всё больше и больше времени, как вместе со мной, так и отдельно. По прошествии недель это переросло в отношения. У нас выработался привычный распорядок выходных: Целести приезжала в Сарасоту и проводила день со мной. Иногда она готовила нам с Томом обед, каждый раз тщательно убеждаясь в том, что громоздкие компьютеры выключены. Потом она исчезала, чтоб провести вечер с Беном.

Целести с Беном делали друг друга счастливыми. Их счастье было заразным. Я любил смотреть на них вместе, слушать как Целести рассказывала о том как много для неё значит общение с Беном.

Мы с Целести могли лежать в постели без сна, аккуратно балансируя на узком матрасе кровати в общежитии, пытаясь не разбудить Тома разговором. Она могла рассказывать о том, что они делали вместе или о шутке, которой он рассмешил её, или, например, о том, куда они ходили ужинать. Потом, мы как правило занимались сексом, полностью укутавшись одеялами, чтоб заглушить звук и не беспокоить Тома и обнявшись засыпали.

Я воображал что новые отношения Целести с Беном могли бы каким-нибудь алхимическим путём превратить её неуверенность в доверие. Я думал: между ней и Джейком не было настоящих отношений, они были просто регулярными любовниками, но не более того. Может быть, мой хитрый план не сработал именно поэтому. Может быть, именно поэтому она так и не приняла мысль о том, что у меня могут быть другие и при этом я буду по прежнему нежно любить её.

Но эти-то отношения были иными! Между Беном и Целести возникла настоящая близость, эмоциональная связь, которой у неё не было с Джейком. Может быть, этот опыт поможет ей понять как я могу любить кого-то другого и по-прежнему не хотеть оставлять её. Может быть её страх потерять меня наконец растает в горниле любви. Может быть она обобщит свой конкретный опыт на другие возможности. Я думал, что возможно теперь, когда у неё формируются любовные отношения с другим партнёром, она сможет лучше понимать меня. Может быть, её неуверенность может быть исцелена любовью и близостью.

Шёл 1989 год. Целести решила, что с жизнью в двух часах езды от меня должно быть покончено. Она запланировала переехать в Сарасоту, и мы начали подыскивать себе квартиру. Мы поселились в крошечной квартирке с единственной спальней, в мешанине лишённых звукоизоляции длинных панельных домов невдалеке от кампуса. На указателе значилось «Кардинальный микрорайон!» Целести назвала его «картонный микрорайон». Спали мы на видавшем виды водяном матрасе, лежащем прямо на полу. Наши соседи представляли собой смесь из студентов колледжа и пенсионеров, так как никто другой не стал бы жить в этом месте.