Так, армия любителей надавить удвоилась. Не слишком ли много на меня одного? Зачем брату-то во всем этом копаться? Он прекрасно знает или может себе представить вчерашние мои приключения. Зачем же...

– Как пожелаете, любезнейший, как пожелаете.

Староста, однако, огорчился не меньше меня. Ожидал, небось, что дело решится быстро и ко всеобщему удовлетворению. Но был готов и к такому повороту: несколько листов бумаги, свернутых трубочкой, появились на свет из-под полы старостиного кафтана.

Правда, разворачивать он их не стал, а лишь положил на стол справа от себя и любовно прикрыл ладонью.

– Мне трудно судить, нарушал ли ваш брат какие-либо иные законы и правила, но со всей уверенностью утверждаю главное его преступление...

Последовала торжественно-трагическая пауза. Наверное, в планах господина судьи было тянуть ее до бесконечности, но, как я мог видеть краем глаза, Сорен изобразил всей своей фигурой такую откровенную скуку, что томить ожиданием нас не стали, и староста почти выплюнул:

– Порча девицы.

– Этому есть доказательства?

– И предостаточные! Но довольно даже взглянуть на несчастную, чтобы... Позовите сюда Анеке!

Приказание исполнили быстро: я не успел сосчитать и до десяти, а моя 'жертва' уже стояла у того же стола, по левую руку от меня. И надо признать, выглядела жалко. И даже жалостливо.

Ее, как и меня, заново одевали после вчерашнего, но платье, предназначенное для деревенской красавицы, казалось теперь издевательством над поблекшей, скукожившейся и постаревшей чуть ли на дюжину лет девицей. К тому же она дрожала, то крупнее, то мельче, и это искажало ее черты еще больше, чем память о пережитом.

– Вам все хорошо видно?
– с ехидцей протянул староста.

– Вполне, - кивнул Сорен.

– Может быть, желаете услышать что-либо из уст несчастной? В подтверждение?

– Не откажусь.

Староста вздохнул: видно, ему самому не очень-то хотелось беседовать с тенью Анеке, но отступать было некуда и незачем. Он перегнулся через стол и поманил девушку рукой:

– Подойди поближе, милая.

Та послушалась, правда, до стола добиралась медленно, на каждом шаге сначала пробуя доски пола на твердость и только потом перенося вес.

Печальное зрелище. И все же, отнюдь не редкое. Насмотрелись вдоволь. Правда, чаще приходилось любоваться на детей, те ведь вечно норовят нарушить запрет, но с детьми и легче. Потому что не умеют бояться по-настоящему. Даже попав в подобную мясорубку, годам к двадцати забывают ровно столько, сколько из этого кошмара, и дальше живут спокойно. Ну, почти. Анеке не повезло. Слишком взрослая оказалась. Хотя прикидывалась-то как раз юной и...

– Слышишь меня, милая?

Вроде кивнула.

Не верю, что староста в самом деле испытывал к девице хоть какое-то сострадание, но показывал его убедительно. Так, что можно было поверить. Оно и понятно: трясущаяся, как в лихорадке, 'жертва' волей случая стала орудием достижения заветных целей, и плясать вокруг нее будут теперь с бубнами и скрипками.

– Где ты была вчера?

– В холмах.

Можно биться об заклад, что пока я безмятежно спал день и ночь напролет, бедняжку мучили вопросами и заставляли учить ответы, иначе этот допрос затянулся бы не на одну неделю.

– С кем ты была, милая?

– С господином лоцманом.

Староста всем своим видом выразил праведное удовольствие от услышанного, но на всякий случай повернулся к Сорену:

– Желаете, чтобы я продолжил?

– Будьте так любезны.

– И что же вы делали вдвоем, милая?

– Мы пошли вниз. На луг.

Староста наливался самодовольством все больше и больше. Конечно, что еще можно делать на лугу, если не...

– Мы смотрели на цветы.

Вот тут правды только половина. Мне та клумба и даром была не нужна.

– Что было дальше?

– Юлика.

– И?

– Юлика.

Дрожь стала крупнее, но староста не придал этому значения, продолжая допрос:

– Что было с ней?

– Юлика!

Если бы не мамки-няньки, обхватившие девицу с двух сторон, та могла и повредить себе что-нибудь, зайдясь в приступе. Впрочем, тепло объятий и пахучее зелье, силой влитое Анеке в рот, довольно быстро уняли буйство воспоминаний.

– Ты слышишь меня, милая?

Теперь ее голова оказалась заметно склонена на сторону, зато ответ прозвучал тверже:

– Да.

– Что было потом?

– Господин лоцман.

– Он что-то сделал?

– Он хотел схватить меня.

– И как свидетельствуют очевидцы, добился своего, - быстренько подытожил староста.
– И положение, в котором были обнаружены...

Свою партию девица, по мнению старосты, отыграла, но сама Анеке явно считала иначе, потому что настойчиво добавила: