61. Блок А. Собр. соч. М.; Л., 1935. Т. V. С. 154.

62. Там же. С. 34.

63. Бакунин М.А. Собр. соч. и писем. М., 1935. Т. V. C.I54.

64. Там же.

65. С этой точки зрения особый интерес среди нечаевцев представляет фигура И.Г. Прыжова (1827-1885), изучавшего русский народный мир в его наиболее низких слоях и сокровенных аспектах, сам будучи его частью. Показательны уже самые темы главных работ этого революционного историка и этнографа крестьянского происхождения: нищие, кабаки, секты, ереси. Арестованный в 1869 г. за участие в убийстве студента Иванова, Прыжов был приговорен к ссылке в Сибирь. В образе Толкаченко из «Бесов» Достоевского отображены его биографические черты. См. сборник его сочинений (изданных лишь частично) под ред. М.С. Альтмана (автора очерка о нем): Прыжов И.Г. Очерки, статьи, письма (М.; Л., 1934). О Прыжове как народоведе см.: Базанов В.Г. Русские революционные демократы и народознание. Л., 1974.

66. Гамбаров А. В спорах о Нечаеве. К вопросу об исторической реабилитации Нечаева. М.; Л., 1926. С. 146 (см. рец. Д. Кузьмина на эту книгу // Каторга и ссылка. 1927. №3). Гамбаров, очевидно, имеет здесь в виду большевистское крыло русской социал-демократии. Для Гамбарова нечаевское движение в истории революционной борьбы больше всех других имеет точки соприкосновения с большевизмом (Там же. С. Ю7): «В лице Нечаева история имела первого и притом крупного партийного организатора» (Там же. С. 116), а тактические положения, впервые выдвинутые им, были победоносно осуществлены большевиками (Там же. С. 123).

Еще до Гамбарова, правда, совершенно по-иному, сближение бакунизма и ленинского большевизма было сделано в последних выступлениях Плеханова в 1917-1918 гг. и в статьях Горького того же периода из «Новой жизни»: и Горький, и Плеханов усматривали в октябрьском перевороте демагогический и мистификаторский авантюризм, деспотические и антисоциалистические тенденции, характерные для деятельности Бакунина и Нечаева. Поэтому нельзя согласиться с позицией Ю.Ф. Карякина и Е.Г. Плимака по проблеме связи Бакунина и Нечаева, с одной стороны, и Ленина – с другой, в статье «Нечаевщина и ее современные буржуазные «исследователи»» («История СССР», 1960. № 6), согласно которым, сближение имен трех русских революционеров – предвзятый тезис антисоветски настроенных советологов и не имеет под собой никакой почвы в русской марксистской литературе. Можно согласиться, что в западной историографической публицистике связь между Нечаевым-Бакуниным и Лениным крайне упрощалась в политических целях (как, впрочем, упрощает ее Гамбаров, идя в противоположном политическом направлении). Но историческая проблема остается: дело не в прямом механическом влиянии Бакунина и Нечаева на Ленина (хотя Ленин их не игнорировал, как не игнорировал и Ткачева, а о Нечаеве устно высказывался с восхищением), но сложном и органическом синтезе, образовавшемся в русской истории между внешне и реально противоположными тенденциями. Удивительна уже анархическо-якобинская спайка, которую мы проанализировали в отношениях Бакунина и Нечаева. Проанализировать следует (и для первого знакомства мы отсылаем к нашему уже упоминавшемуся введению к кн.: <Lenin V.I. «Che fare?»> Torino, 1971) сплав этой тенденции русского народничества с марксизмом в рамках новой исторической ситуации. Ленин стал творческим синтезом различных синтезов, и в его мысли-действии воплотилось и перебродило, если можно так выразиться, все русское народничество (кроме позднелиберального), а значит, и весь комплекс взаимоотношений народничества и марксизма. В Ленине присутствует и наследие Герцена, которому он в 1912 г. посвятил статью, которую стоит принять во внимание, изучая политический спектр интерпретаций Герцена в те годы в России. Вспомним, что писал Струве в 1908 г. по поводу работы «К старому товарищу»: «Как ум свободный, Герцен имел мужество смотреть в глаза реальности и подвергать суровой проверке лучшие верования и надежды (…) Здесь Герцен собрал всю мудрость своей богатой жизни, и вся самая недавняя критика социализма в зародыше уже присутствует в этих письмах» (Струве П. Патристика. СПб., 1911, С. 530). Реагируя на эту «ревизионистскую» интерпретацию Герцена, Ленин, возражая, подчеркнул самоценность последнего труда Герцена – писем «К старому товарищу», поскольку в них Герцен, порывая с Бакуниным, обратил свой взгляд не к либерализму, а к Интернационалу, «Интернационалу, возглавляемому Марксом» (Ленин В.И. Полн. собр. соч. М., 1961. Т. 21. С. 257). И все-таки прав был и Плеханов, усматривая в Ленине влияние Бакунина. Присущий Ленину сложный синтез распался после его смерти, породив «ленинизм», в котором Сталин усилил внутренний «нечаевский» элемент.

67. Подведение итогов притязаний на авторство «Катехизиса революционера» см. в статье: Канев С. А. Современная советская историческая литература об анархизме в России // История СССР. 1973. №6.

68. Впрочем, сам Нечаев отрекся от своего Катехизиса. Ср.: Щеголев П. С.Г. Нечаев в Александровском равелине // Красный архив. 1923. Т. IV.

69. Тем, кто склонен идеализировать, а вернее, упрощать Бакунина, он видится сделанным из единого куска, преданным принципам и неспособным к маневрированию. С этим спорил уже сам Бакунин, объяснявший в своем письме к Герцену от 28 сентября 1869 г., когда отношения с Марксом были сложными и напряженными, почему он хвалил своего противника, называя его «гигантом». Первая причина, пишет Бакунин, – справедливость, ибо у Маркса, несмотря ни на что, неопровержимые заслуги перед социализмом. Вторая же причина – «тактическая», и прежде чем объяснить, в чем состоит эта тактика, Бакунин принимается защищать свои тактические способности: «Ты меня считаешь, я знаю, весьма плохим политиком. Не сочти за самолюбие, если я тебе скажу, что ты ошибаешься. Дело в том, что ты меня судил и судишь по моим действиям в цивилизованном обществе, в буржуазном мире, и в самом деле я обращаюсь в этом мире без всякого расчета и без малейшей церемонии с ругательною, беспардонною откровенностью. (…) С тем же расчетом обращаюсь в мире рабочих (…) В этом черном мире, единственной почве, на которой построится будущее, я, любезный Герцен, признаю и политику, и тактику, изучаю внимательно все его сильные и слабые стороны, равно умности, как и глупости, и стараюсь соображаться с ними так, чтобы и дело народное подвигалось, – это, разумеется, главная и первая цель, – но также и так, чтоб и мое положение в нем укреплялось» (Письма М.А. Бакунина к А.И. Герцену и Н.П. Огареву. С. 338-339). Затем после этой самозащиты-исповеди Бакунин излагает свой тактический план против Маркса. Письмо к Таландье – еще один великолепный пример бакунинской тактики.

70. Бакунин М.А. Собр. соч. и писем. Т. И. С. 177-178.

71. Герцен А.И. Собр. соч. Т. IX. С 23.

72. В этой статье Бакунин проявляет устремление к «новому небу и новой земле, юному и прекрасному миру, в котором все современные диссонансы разрешаются в гармоническом единстве» (Бакунин М.А. Собр. соч. и писем. Т. III. С. 130). Он завершает свою статью знаменитым афоризмом: «Страсть к разрушению есть вместе с тем и творческая страсть!» (Там же. С. 144). Через тридцать четыре года в «Государственности и анархии» Бакунин увидит в гегельянстве «окончательное завершение» философии, исходную точку двух противоположных «партий»: «консервативной партии», увидевшей в новой философии оправдание и узаконивайте всего существующего, абсолютизируя вывод Гегеля: «Все разумно», и «партии так называемых революционных гегельянцев, оказавшихся последовательнее самого Гегеля и несравненно смелее его; «она сорвала с его учения консервативную маску и представила во всей наготе беспощадное отрицание, составляющее его настоящую суть» (Бакунин МЛ. Поли. собр. соч. Изд. И. Балашова. Б/м. и г. Т. II. С. 160).

Гегелю Бакунин посвятил и другие строки из написанного как раз в «нечаевский» период труда «Наука и насущное революционное дело» – строки, казалось бы, противоречащие цитированным, но на самом деле их проясняющие, выявляя единство бакунинской мысли. Бакунин полемизирует с теми, кто с высоты метафизического Олимпа смотрит «на все революционные помышления как на проявление ребяческого фанфаронства». Отношение, знакомое Бакунину по собственному опыту, поскольку, самокритично замечает он, «в тридцатые годы, увлеченный гегельянством, он сам впадал в этот грех». Вспоминая доктрину гегельянских «объективистов», объясняющих «все исторические факты логической необходимостью, исключающей из истории участие личного подвига и признающей в ней только одну действительную неотвратимую и всемогущую силу – самовыражение объективного разума», Бакунин сближает гегелевский объективизм с объективизмом Конта, у которого диктатура «объективного разума» заменена диктатом «необратимых сцеплений или следований естественным социологическим фактам». Итог обоих видов объективизма один: «в них нет места для личного дела. И та и другая служат превосходным предлогом для людей, боящихся дела». Следовательно, нечему удивляться, продолжает Бакунин, что в среде образованного русского сословия этот квиетистский объективизм имел успех. И тем не менее, и здесь «возможны, хоть и редки», явления превращения абстрактной революционной идеи в живую «страсть», и тогда, несмотря на преимущества их положения, «в сердцах» этих привилегированных зажигается «беспощадная страсть к разрушению» (Бакунин М. Наука и насущное революционное дело. С. 31-32).

Отрицание, доведенное Бакуниным до исключения возможности любого синтеза, который бы «снял» отрицаемое, становится путем восстановления фихтеанского Я и средством перехода к провозглашенной будущей гармонии «Анархистского государства». Понятие страсти, на котором Бакунин будет настаивать в последнем письме к Нечаеву, – ядро бакунинского антиинтеллектуализма, деструктивно-креативная страсть, живущая внутри объективного социального проекта и поэтому, в отличие от Штирнера, анархизм Бакунина оптимистически-коллективистский. Бакунин выступает против «объективистов» за право страстного действия, но имея в виду абсолютное общество, где индивид растворяется. Вопреки Руссо и его тезису, что свобода каждого ограничена свободой всех других, Бакунин утверждает, что порядок в обществе должен быть не ограничением свободы составляющих его индивидов, но подтверждением свободы всех, и эта свобода справедлива и полна только во всеобщей солидарности всех и каждого (ср.: Рудницкая Е.Л., Дьяков В.А. Рукопись М.А. Бакунина «Международное тайное общество освобождения человечества». Цит. изд. С. 329-331). Свобода, по Бакунину, вверенная не испытывающему сомнений активному и виталистскому оптимизму, не получает строго теоретического обоснования, и ее противоречия оставляют место новой диктатуре Абсолюта (социального) и диктатуре организации в переходный период.

73. Герцен AM. Собр. соч. Т. IX. С. 23.

74. Там же.

75. Смотри яркий очерк Шпета Г. «Философское мировоззрение Герцена» (Пг., 1921) и работу Смирновой З.В. : «Социальная философия А.И. Герцена» (М., 1973). О параллелях между Герценом и Бакуниным смотри: Berlin I. Herzen and Bakunin on Individual Liberty // E. J. Simmons. Continuity and change in Russian and Soviet Thought. Cambridge [Mass.], 1955.