Я историю излагаю... Книга стихотворений
вернуться

Слуцкий Борис Абрамович
Шрифт:

«Твердым шагом, хорошо освоенным…»

Твердым шагом, хорошо освоенным, шел он эдаким бывалым воином, взглядом — убивая наповал. Голосом — команды подавал. Так вошел он в образ ветерана, что ему казалось: это рана, а не печень, тщательно болит. Экий беззаветный инвалид! Разобраться хочется, понять. Документы хочется поднять, орденские планки — все проверить и только потом — любить и верить в эти кителя полувоенные, в эти взгляды упоенные, в этот шаг — почти со звоном шпор, в этот слишком честный взор.

С натуры

Толпа над упавшим решает: пьяный или больной? Сердечник или алкоголик? И, как это часто случается с родимою стороной, в обоих случаях сетуют о всех скорбях и болях. Ну что ж, подойду, послушаю, о чем толкуют они какие решенья рубят? У нас ведь это не любят: падающего подтолкни! У нас не бьют лежачих и гибнущих не губят. — Инфаркт, — утверждает женщина. — Конечно, это инфаркт! — Она то вздохнет, то ахнет. — Не факт, — говорит мужчина. — Конечно, это не факт. Инфаркты водкой не пахнут. Покуда все советуются, как бы помочь ему, покуда я оттачиваю очередную строфу, уста его произносят невыразимое «мму!» и вслед за тем выталкивают неизъяснимое «тьфу!» И все ему сообщают о том, что с утра не пьют. — Но я именинник сегодня! — он сумрачно сообщает. И, вежливо посмеявшись (у нас лежачих не бьют), ему охотно прощают.

Пьяницы и государство

Государство спирт из хлеба гонит, водку продает, пьяницам проходу не дает, с улицы в подъезды гонит. Пьяница работает с утра и наедине соображает, скоро ли придет его пора. На троих потом соображает. Государство вытрезвитель строит, вешает по стенам лозунга, пропагандою пороки кроет, заявляет пьянице: «Ага!» Пьяница лежит, лежит, лежит, спит бесповоротно и во сне бежит, бежит, бежит от закона в подворотню.

«Самохвалы собирают самовары…»

Самохвалы собирают самовары, Пустозвоны собирают бубенцы. Даже реки там не зимовали, где бывали их гонцы. Церковки, что позабыты веком, обдирает глупость или спесь. Галич — весь и Углич — весь, Север с тундрой и тайгою — весь — все обобраны с большим успехом. И палеонтолог не бывал в розысках существ, давно подохших, где козла ночами забивал в ожидании икон фарцовщик. Жизнь пошла куда живей. Как все ныне изменилось. Что при ликвидации церквей две копейки килограмм ценилось, ценят выше крабов и икры в Лондоне, Париже и Милане. Изменились правила игры. Вот откуда пошлое старанье.

«Речи так речи…»

Речи так речи, драму так драму, но не переча, всю телепрограмму смотрят — и в оба, что бы ни спели, смотрят до гроба с самой купели, сведенья, так же, как предубеждения, в веденьи этого учреждения — мировоззрения, мироощущения, и подозрения, и сообщения — что им дикторша скажет, то им на душу ляжет! Что сообщат — то обобщат. Вот оно, счастье, чем обернулось: словно бы в чащу снова вернулось племя людей. Пара идей на двести десять телодвижений. Бремя не взвесить таких достижений.

Черная икра

Ложные классики ложками поутру жрут подлинную, неподдельную, истинную икру, но почему-то торопятся, словно за ними гонится подлинная, неподдельная, истинная конница. В сущности, времени хватит, чтобы не торопясь съесть, переварить и снова проголодаться и зажевать по две порции той же икры опять — если не верить слухам и панике не поддаться. Но только ложноклассики верят в ложноклассицизм, верят, что наказуется каждое преступление, и все энергичнее, и все исступленнее ковыряют ложками кушанье блюдечек из. В сущности, времени хватит детям их детей, а икры достанет и поварам и слугам, и только ложные классики робко и без затей верят, что будет воздано каждому по заслугам.

«Смолоду и сдуру…»

Смолоду и сдуру — Мучились и гибли. Зрелость это — сдула. Годы это — сшибли. Смолоду и сослепу Тыкались щенками. А теперь-то? После-то? С битыми щеками? А теперь-то, нам-то Гибнуть вовсе скушно. Надо, значит — надо. Нужно, значит — нужно. И толчется совесть, Словно кровь под кожей, В зрелость или в псовость. Как они похожи.

«Вырабатывалась мораль…»

Вырабатывалась мораль в том же самом цеху: ширпотреба, и какая далекая даль пролегала от цеха до неба! Вырабатывалась она, словно кофточка: очень быстро, словно новый букет вина по приказу того же министра. Как вино: прокисла уже, словно кофточка: проносилась, и на очередном рубеже ту мораль вывозят на силос.