Девушки приумолкли на минутку, удивленные и оскорбленные.

— Они у нас ничего не украли, — сказала обиженная коллекторша Небеля.

Самая маленькая побежала и привела Зырянова за рукав.

— Ну вот, теперь говорите, Бернард Егорович! В чем вы обвиняете его? — сказала самая маленькая Надежда, самая бестактная, самая назойливая… Ее можно было именовать различными кличками, но непременно самыми крайними. Таково было мнение Небеля всегда, а сейчас он был особенно неприятно удивлен ее пронырливостью.

— Я, наоборот, советовал поблагодарить Василия Игнатьевича.

— Ах, так?..

Она в негодовании оглянулась на подруг. Зырянов покраснел:

— Больше я вам не нужен?

— Постойте!.. Разве вы ничего не хотите ответить на это?..

— Я должен отвечать? Я не знаю, что отвечать на это… Меня никогда не благодарили. — И вдруг, вместо того чтобы уйти, уселся в уголок и сказал: — Вы хотели судить меня за Усть-Илгу? Судите.

— Перестаньте! — сказала самая маленькая. — Мы все за вас. Правда, девочки?

— Правда! — искренне и дружно сказали три или четыре девочки.

— Именно поэтому вы, товарищ Зырянов, и должны доказать нам всем, что вы поступили правильно.

— Но если вы согласны со мной, зачем доказывать?..

— Нет, не согласны! — воскликнули те же три или четыре девочки.

— Это — в Усть-Илге?

— Да, — сказала коллекторша Небеля.

А Бернард Егорович молчал.

— Нет, — сказала самая маленькая, — спор идет о лямочниках.

Он усмехнулся:

— Если на то пошло, они тащили ваш багаж. И в то время, когда они тащили, мы не возмущались. Теперь вы возмущаетесь мною за то, что я заставил их тащить.

— Но почему это наш багаж, а не ваш?

— Его багаж, — сказала самая маленькая, и все засмеялись, — он дотащил бы уж как-нибудь сам.

Зырянов помрачнел при этом намеке на легковесность его кембрийского багажа, но смело сказал:

— Правильно. И уж я-то сам не пропал бы в лесу. Но государственные интересы требовали защиты… А четыреста человек, если бы пошли самотеком, неорганизованно, что сталось бы с ними? Сильные ушли бы вперед, слабые могли погибнуть в дороге. Из Усть-Илги до Жигалова нетрудно каждому дойти со своей котомкой. А от Усть-Кута до Усть-Илги — сто пятьдесят километров, — легче баржу тащить всем народом, чем одному свою котомку.

Девочки молчали. Василий увидел, что им непонятно.

— Объяснить невозможно было — эти люди не поверили бы. Они росли в единоличном духе и вкоренились в нем. Надо было организовать принудительную взаимопомощь, чтобы их самих спасти.

— Всех? — иронически спросил Небель.

— А спасать надо не всех?

— Вы сами отметили, что сильные не нуждались в принудительном спасении.

— Но слабые не могли спастись без помощи сильных.

Он помолчал и добавил:

— Сначала надо заставить людей сделать. Потом они осознают и оценят… Даже среди интеллигентных людей, если вы помните… не удалось достигнуть согласия без принуждения… Вы извините, я вернусь, как только вы подготовите ваши возражения.

Он вскочил, но Лидия заговорила напряженным голосом:

— Итак…

Василий быстро сел.

— Товарищ Зырянов очень доволен собой и своим поведением в Илге тоже.

— В Илге был порог, — сказал Василий тихо и опустил глаза. — Я увидел, что пройти через Илгу будет потруднее, чем шли всю дорогу в лямке… На порогах лоцман обязан без промедления подавать команду, а не объяснять обстановку… Но я — прошу извинения у всех девушек и у Лидии Максимовны… (ох, как трудно далось это простое слово, которого не было в лоцманских привычках!) — я не оправдываю себя. Я должен был попробовать объяснить… — Он вскочил. — Позвольте мне сейчас уйти!.. А потом мы поговорим… — Он медлил, не решаясь уйти самовольно, и пытался скрыть смущение: — Там надо чуточку додраться!..

— Идите, — разрешила самая маленькая Надежда. Байкальцы ревниво осмотрели кембрийский битум и попросили разрешения сделать бензольную вытяжку.

Затем они принялись рассуждать о доломитах и высказали высоконаучные сомнения, а Зырянов загорячился. Это продолжалось весь день — в купе, на площадке, в ресторан-вагоне, — со страстью, с яростью, как первая весенняя встреча на стадионе, со штрафными ударами (по образцам!) и забитием голов (опять-таки образцами)… «Мячи», то есть образцы, разрушались, их заменяли другими.

Когда замелькали пригороды Москвы, спорщики сразу вернулись в обманчиво холодное состояние пассажиров, которым, вообще говоря, нет дела до попутчиков, почти и незнакомых, и занялись своими чемоданами. Зырянов тоже занялся своим рюкзаком.

Он удивленно шарил в опустевшем мешке. Он даже пытался потребовать от недавних собеседников, свои образцы, но пассажиры усмехнулись: чудак этот Зырянов. Кому нужны его доломиты?

Василий схватил рюкзак и вытряхнул над газетой. На газету высыпалось немного темного порошка, купе наполнилось тонкой, очень древней пылью кембрийского возраста и громкими протестами: девушки уже почистились и привели себя в опрятный вид для Москвы. Все, кроме Лидии, выбежали из купе. Василий скомкал газету и швырнул в сетку. Сложил книги в рюкзак и ушел на площадку сконфуженный и злой.