— Народу не укажешь, товарищ Демидов, куда ему ходить для разговоров, — сказал заведующий школой. — В леспромхозе объявление около бочки с водой, написано: «Кроме этого места курить воспрещается». Григорий Иванович создал в магазине обстановку — и народ ушел от своей бочки с водой туда, где ему понравилось.

— Что это за бочка с водой? Что ты называешь бочкой с водой?

— Успокойся, Демидов, — сказал Матвей Ильич.

— Нет, я знаю, что он называет бочкой с водой!

— Это тебе придется повторить на бюро. Беру всех в свидетели, — сказал заведующий клубом.

— Демидов, не сходи с ума, — сказал директор Затона.

— Эти слова возьми обратно, Демидов, — сказал Матвей Ильич.

Демидов надулся и молчал.

— Захожу я к Григорию Ивановичу, — сказал Астафьев, — и верно: понравилось. Светло. Хорошо. Но скажу: не все. Газет у него нет, библиотеки нет. От его света идти в демидовскую тьму не хочется, а культуры в одном «чуде» маловато, это так… Зашел как-то учитель в лавку — рассказал, как нефть произошла. Интересно было узнать. Зашел наш директор базы, рассказал о тракторах и автомобилях. Оказывается, и они бегают от нефти. Другой раз директор Затона…

— Закругляйся, Астафьев.

— Если бы в лавку послать докладчика по международному вопросу, в другой раз — о солнечном затмении, вот тогда у Григория Ивановича был бы полный клуб. Надо дать нагрузочку Грише: наладить культурную работу.

— Сказал-таки речь! Кто его разбудил?..

— Астафьев оценил тебя как массовика, Гриша, — сказал седой, усмехаясь, — а все же и недостаток отметил: негоже одним керосином питать умы… Как ты усилишь культурную работу? Расскажи.

Григорий Иванович испугался:

— Торговать будет негде тогда и некогда.

— Отдадим тебе помещение клуба. Разворачивай работу. С чего начнешь?

— Первым делом повесил бы «чудо» в клубе, — сказал Григорий Иванович и рассмеялся вместе со всеми. — Ты очень хитрый, Матвей Ильич! Труды-то мои, а песни будут Демидова? Ладно, пускай он приходит за «чудом». Только чтобы не вышло бюрократизма, товарищ Демидов!

— Какого бюрократизма, товарищ Кулаков?

— Такого, что в лавке свет погасите, а в клубе не запалите. Керосина-то у вас — на десять линий?.. А тут — пол-литра каждый вечер! А в клубе — еще больше спалите. И выйдет, что в лавке свет погасите, а в клубе не запалите. Бюрократизм…

— Без керосина я «чуда» не возьму! — нервно сказал Демидов.

— А у меня керосин получен для пайщиков. За разбазаривание знаешь что со мной сделает Акамков?.. Под суд!.

— Мама!

Лидия с громким возгласом вбежала в мамину спальню, светлую от обоев и от белых чехлов на всей мебели; пикейного покрывала с тяжелым кружевным подзором на деревянной кровати, кружевной накидки на комоде красного дерева; кружевных нежно-кремовых занавесей во все окно, сверху до полу; и тоже кружевного тихого сияния из раскрытого комода с бельем.

Мать сидела в белоснежной блузе, очень тонкого полотна, еще из ее собственного приданого, очень просторной и не заправленной в черную юбку. Она раскладывала белье по выдвинутым ящикам комода.

— Мама, я получила удивительное письмо от удивительного человека и не могу прочитать! — кричала Лида звонко, как маленькая девочка.

Мать оставила белье.

— Испугаешь ты меня когда-нибудь, Лида. Вот не нравятся мне эти Танины замашки.

— Но ты не представляешь себе, что это за письмо, мама!.. Посмотри!

Мать расправила лист серой крепкой оберточной бумаги, осмотрела его со всех сторон и медленно начала читать вслух:

— «О солнце и луна московския земли! Лидия и Татьяна…»

— Боже, что это ты читаешь? Неужели это здесь написано?.. Покажи!.. Это по-церковнославянски, мама? Откуда ты умеешь это читать? Мой дедушка тебя научил, да?.. Читай, читай скорей!

— Это полуустав, невежественная ты. Получаешь письма от кавалеров времен Ивана Грозного, а читать не умеешь.

— Ладно, скорей читай дальше, мама же!.. Итак, я — солнце, а Татьяна — луна!

— Если ты не будешь мне мешать. «Лидия и Татьяна, яко звезды сияющие!»

Лидия села на пол и залилась смехом.

— Иди с твоим письмом, не мешай мне разложить белье, — но письмо не отдала дочери, ей самой стало интересно прочитать.

— Мама, милая, читай, я больше не буду!.. Мамочка, читай сначала! — сквозь слезы смеха выговорила Лидия.

— «Две зари, освещающие весь мир на поднебесной!» — с пафосом прочитала мать.

Лидия навзрыд захохотала.

— Господи помилуй! Сколько гимназистов и студентов за мной ухаживали и письма писали, и даже семинаристы, — а ни один не догадался сочинить акафист в мою честь, — сказала мать смеясь. — А ты смеешься, недостойная. Кто же этот акафистник?