– Я… Я… я не могу… – Лена несколько секунд собиралась с силами, чтобы все-таки довести начатое до конца, но все-таки ошибалась, убеждая себя в том, что может убить безоружного человека. Опустив нож, вдруг заплакала, – Я не могу…

– Не стоит плакать по этому поводу, – улыбнулся Эдвард, не без облегчения поведя шеей из стороны в сторону, – это только значит, что ты хороший и добрый человек… перестань… – он попытался как-то успокоить девушку, но та сразу же отступила на шаг.

– Кто был там, в лесу? – спросила Лена, – я же видела тебя. Ты мучал кого-то, и он тоже был в пионерской форме. Ты… ты даже не испытывал жалости… ты просто его…

– Пытал? – закончил ее фразу Эдвард, – Я не буду тебе врать, это было. И это был очень плохой человек, совсем не из этого «Совенка». Лена, скажи сама, я хоть раз хоть кому-нибудь из вас угрожал? Хотя бы раз я пытался хоть кому-нибудь из вас причинить вред? Скажи, я делал что-нибудь подобное? – девушка отрицательно покачала головой, и он только улыбнулся, – Вот… Вы мне очень дороги. Я никогда никому не позволю хоть как-то обидеть кого-то из вас… а тот парень… скажем так, если бы не я, то он мог бы причинить очень много зла. Поверь мне, это последнее, о чем только вообще мог подумать…

– Тогда… Тогда… тот парень… он так кричал… – сказала Лена.

– Поверь мне, это меньшее из того, что он заслужил на самом деле, – сказал уверенно Эдвард, – веришь мне?

– Я… я не знаю… – покачала головой Лена, но теперь не стала отскакивать в сторону, когда Эдвард снова к ней подошел и обнял ее за плечи, – мне было страшно. За всех… за Алису… я боялась…

– Я никогда и ни за что не причиню вред Алисе, – только усмехнулся Эдвард, – и никогда больше не думай о таких глупостях. Пошли назад в лагерь, пока еще не совсем стемнело, – небо оставалось все таким же серым и закрытым облаками, но на улице уже стало намного темнее, чем прежде. Забрав у Лены нож, просто забросил его в ближайшие кусты, – Заодно и расскажешь, откуда у тебя привычка носить с собой холодное оружие и для чего.

Девушка, банально перенервничав, теперь, вцепившись Эдварду в руку, выдала буквально все, что долгое время держала на душе. Как в субботу, когда все его искали, сбилась с тропинки и сама чуть не заблудилась, как случайно вышла на полянку, где Эдвард пытал Пионера, но испугавшись увиденного, сбежала обратно и целый день накручивала себя увиденным, пытаясь понять, как один и тот же человек может вести себя столь разным образом. Как испугалась за Алису, что рядом с ней будет такой человек, и как решилась действовать сама. Что на самом деле нож она с собой носит уже давно, как оружие самозащиты после того, как к ней один раз пристал пьяный, и что об этом знает только Алиса. Что действительно серьезно им почти никогда не пользовалась, хотя порой пыталась дома тренироваться, и никогда не думала, что придется защищаться на самом деле. Заканчивала свой рассказ, когда уже стояли на крыльце перед дверью ее домика, теперь даже немного улыбаясь и постепенно снова приходя в себя.

– Все-таки ты странная, – усмехнулся Эдвард, – Умная, но странная. Давай мы с тобой так поступим. Ты сейчас выспишься, а завтра с утра перестанешь думать обо всей этой чепухе. В таком месте вам просто не может ничего угрожать, – он посмотрел на девушку, чуть улыбнувшуюся, – И я последний, кого ты можешь опасаться. Клянусь жизнью.

====== Осознание. Глава 24. ======

Глава 24.

И снова Эдвард стоял на берегу реки, вслушиваясь в ее тихий шелест и собственные мысли. Сложив руки за спиной, разглядывал умиротворяющий пейзаж на горизонте, окрашенном в кроваво-багровые тона. День почти закончился, но под самый конец успел подарить ему тему для размышлений, изгонявшую любые попытки успокоиться и прийти в себя.

Он напугал Лену. Напугал тем, что сам считал вполне обычным и нормальным, но довел девушку до попытки убить его, стоило ей только мельком взглянуть на происходящее. И от этого уже ему самому становилось страшно, поскольку уже теперь, после недели в этом лагере, Эдвард не знал, действительно ли жертва, что принес ради своего будущего, была уж столь необходимой. Стоило ли жертвовать своей человечностью, превратившись в настоящего монстра, способного напугать невинную девушку одним своим видом? Прежде ему казалось, что страх, какой вселял во врагов, и уважение, вселяемое им в союзников, были необходимы, стали частью его самого, но здесь, где его душа вернулась, заняв свое прежнее место, эта прежняя часть уже смотрелась лишней. Он не стал героем, не стал лидером, как думал прежде, где в реалиях его родного мира все выглядело несколько иначе. Наоборот, он стал настоящим чудовищем, одним из тех, кого поклялся уничтожить. И за это будет гореть в аду, если, конечно, для душ умерших действительно есть место, где они могут остаться после смерти. Стоило ли оно того? Раньше, до этого лагеря, даже не стал бы раздумывать, утвердительно кивнув головой, но здесь стал по-другому смотреть на мир. В простой человеческой жизни тоже была какая-то своя прелесть, сложная и недостижимая для его мышления, но такая привлекательная и действующая как наркотик, стоило только коснуться ее хотя бы краем, как хотелось снова и снова к этому возвращаться.

Он напугал Лену. Эта мысль никак не могла покинуть его сознание. Сможет ли он когда-нибудь стать частью чего-то другого? Чего-то, не связанного с кровью и смертью? Сможет ли он снова стать человеком или все равно останется заточенным клинком, который живет лишь тогда, когда убивает? Для него мир уже изменился, но сможет ли он измениться для этого мира, уже совсем другой вопрос. Эдвард вздохнул, вспоминая те из своих чувств, что испытывал, когда пытал Пионера. И не мог ничего вытащить из собственной памяти, поскольку их просто не было, та привычная пустота, лишенная и жестокости, и понимания, только холодный расчет, что и как надо сделать. И та теплота, заполнявшая его сердце, когда обнимал Алису. Это чувство отпечаталось очень глубоко, даже гораздо глубже, чем оставленные войной шрамы.

Он не мог вспомнить всех лиц, кого убил. Они смазывались в единый поток боли и ужаса, которую оставлял за собой, порой возвращаясь к нему в кошмарах, где он стоял на берегу подобной реки, чья черная водная гладь вечно закрыта туманом. А с другой стороны, во тьме глубокой ночи, горели сотни тысяч глаз, уставившихся на него и ждущих, когда же и за ним прибудет старый лодочник, что перевезет на другую сторону.

И помнил каждую секунду, каждый миг, что провел здесь. Всех девочек и каждую улыбку, обращенную в его сторону. Это все оставалось для него новым и все равно чужим, тем, что не мог принять как что-то обычное, и все равно остававшимся в памяти ноющими занозами. Он помнил все это потому, что «Совенок» все еще был для него чудом, которое получил… наверное, все-таки по ошибке. Такие, как он не заслуживают второго шанса… Таких, как он, ждет лишь Бездна. И раньше без колебаний принял бы такое решение… Но сейчас совсем другая мысль его тревожила.