– Простите, Хицугая-сан, – полицейский, одетый, впрочем, по случаю воскресенья в гражданские тёмные брюки и светлую рубашку, низко поклонился. – Я – Мэирики Кодомо, дорожная полиция. Признаться, я беспокоился о вас. Ваша сестра не смогла сказать, где вы и что с вами, и я начал уже переживать…

– С каких это пор дорожные полицейские переживают о здоровье тех, кого останавливали в прошлом, да ещё так адресно? – едко поинтересовался Тоширо, слегка облокотившись на приоткрытую дверь и продолжая хмуриться. Излишнее внимание со стороны органов правопорядка справедливо напрягало.

– Ну, на самом деле сперва я хотел извиниться, за то, что в тот день мы вас надолго задержали… – мужчина говорил виноватым тоном и заметно нервничал.

– Я уже сказал тогда, – мрачно перебил его Хицугая, – это ваша работа.

– Да, но вчера в этом районе были зафиксированы значительные беспорядки местных банд, было много пострадавших. И когда ваша сестра сказала, что не видела вас со вчерашнего дня, а потом за пять минут вытрепала мне все нервы, я и сам испугался за вас.

Тоширо хмыкнул, доводить до паники Кику умела качественно. Правда, подобные приступы случались не часто, иначе, как ей врачом работать?

– Но теперь-то всё в порядке? – примиряющее улыбнулся брюнет, желая сгладить собственную неприветливость в начале разговора. – И, кстати, хоть вы меня уже знаете, – он протянул руку для пожатия, – Хицугая Тоширо.

Мэирики посмотрел на протянутую ладонь как-то недоверчиво – не принято было так в Сейретее, но потом решился пожать её в ответ. И тут, за миллиметр до касания между пальцами молодых людей проскочил электрический разряд, ощутимо шарахнувший по обоим, заставляя их резко отдёрнуть руки. Кодомо выглядел ошарашенным, что Хицугая поспешил объясниться:

– Статика, – примиряющее произнёс он, потирая пальцы о рубашку, и, распрощавшись с новым знакомым, наконец-то заехал домой.

Так и потекла новая жизнь Хицугаи Тоширо. Теперь мужчина никого не провожал, обидевшись и пытаясь забыть Куросаки, хотя в глубине души понимал, что, в общем-то, не прав. Карин вполне чётко определила свои отношения с ним, как исключительно дружеские, и ничего ему не обещала, как, впрочем, и он ей. Правда, Хицугая продолжал себя оправдывать тем, что с подарками, пусть друзей, так не поступают, передаривая их кому-то ещё. Опять же, тот браслет, что подарила ему Куросаки – как он попал к ней? Не был ли это подарок предыдущего такого же друга, и что этот друг испытывал к девушке? Вдруг, Карин со всеми так поступает?

Разумеется, такая постановка лишь огорчала Тоширо, из-за чего он становился более нервным. Обычно, на этом месте возникала Ренсаномару, твердившая об ограничениях сил, вкусовой привлекательности и какой-то нечисти. Вот ещё одна головная боль Тоширо. С одной стороны, малышка была осведомлена о многих паранормальных и энергетических нюансах, с другой – ребёнок как ребёнок. Любопытная, наивная и жуткая сладкоежка. Несмотря на то, что Мара была нематериальна, она с успехом лопала печенье и конфеты, которые Тоширо приходилось покупать в гораздо большем количестве, ведь Кику их тоже обожала.

Несомненно, сестра не могла не заметить изменившегося поведения старшего брата. Она часто выговаривала ему, обещая сводить к психиатру. Мара, поедая конфеты, в свою очередь, также шипела на Кику, которая шипела на Тоширо на предмет того, кто опять слопал всё печенье. Мужчина переводил затравленный взгляд с сестры на призрачную девочку, размышляя, возможно ли с его "диагнозом" иметь нормальную семью и передаётся ли это по наследству.

А ещё Тоширо перестал красить волосы. Вообще-то после обиды на Куросаки он хотел плюнуть на эту идею, но Мара настояла. С одной стороны отсутствие необходимости регулярной подкраски радовало – всё экономия, с другой – шевелюра в скором времени приобрела жуткую пегую расцветку, что вызвало нездоровую реакцию окружающих. Наконец, поддавшись на уговоры Кику, Тоширо сходил в парикмахерский салон. Изначально он просто хотел выровнять цвет до более менее однородно-белого, но после качественного мытья у специалиста этого не потребовалось. Нет, чёрные пряди, конечно, не исчезли полностью, но стали менее заметны. Этакое инверсное мелирование. Мастер также отметил, что у мужчины не обычная старческая седина, когда нарушается и структура волоса, а просто потеря красящего пигмента, порекомендовал шампуни, бальзамы и смывающуюся пенку вместо тяжелого геля для укладки. Хицугая стоически выслушал лекцию по уходу за повреждёнными волосами и согласился на стрижку. Новая стрижка, по словам парикмахера, больше походила и по форме лица, и по текстуре волос: сохранив среднюю длину, мастер оформил прическу в спортивный ёжик. На фоне белых волос как-то по-другому стали выглядеть и глаза, приобретя совсем уж бирюзовый окрас.

В институте не сразу оценили новый имидж Хицугаи. Кто-то косился настороженно, кто-то откровенно ржал. Сказать по правде, если бы Тоширо был тем самым ледяным капитаном, он бы изобразил непробиваемую морду и холодное безразличие, чем, несомненно, бы усугубил свое положение отверженного. Но это был не он. Поэтому Хицугая отшучивался, смеялся вместе со всеми и чувствовал себя вполне комфортно, если бы не одно "но". Ему чертовски не хватало Куросаки.

Больше недели Тоширо успешно избегал встречи с брюнеткой, уходя раньше или задерживаясь подольше. Злость на поступок Куросаки давно прошла, но теперь уже причёска оставляла желать лучшего, и Хицугая продолжал скрываться от подруги. Было как-то неудобно предстать перед девушкой, которая ему нравится, с пятнистой шевелюрой. Но, даже когда волосы были приведены в божеский вид, подходить к Карин он не рисковал, стоя у окна в фойе школы, сложив руки на груди и наблюдая за футболисткой оттуда. Тоширо широко раскрыл глаза, когда понял – ему банально страшно, как отреагирует Карин на его новый вид.

На поле мальчишки-футболисты подбежали к своему тренеру, и та, видимо, похвалив ребят, бодро взъерошила одному из них волосы. Глядя на картину счастливой Куросаки, беловолосый тоскливо улыбнулся и сжал губы в тонкую линию, желая хоть чуточку быть причастным к такому состоянию женщины. Сейчас она казалась старше и мудрее, особенно по сравнению с его собственным ощущением робкого мальчишки. Вновь всплыли её слова о том, что перед другом не заморачиваешься над тем, как выглядишь и что делаешь. Как же она была права: хочется, хочется показать себя любимому человеку только с лучшей стороны, и не помогают собственные увещевания, что любимый с тобой "и в горе, и в болезни". Саки вот ушла от него, как только он попал в больницу. Не потому ли, что не представляла, что её мужчина может быть слабым и немощным?