– Дементьева Виктория Павловна, – вновь повторила девушка, но уже совершенно иным тоном. Это уже спокойный, покорный голос, растекающийся тихим эхом по холодным стенам кабинета.

– Дата рождения?

– Восьмого, десятого девяносто седьмого.

Следователь глубоко вздохнул, не поднимая глаз от файлов, продолжил сухой допрос.

– Место учёбы или работы?

– Российская академия народного хозяйства и государственной службы, – так же сдавлено отвечала Виктория, сверкая глазами исподлобья. – Юридический факультет. Государственно-правовой.

Старцев всё же оторвал взгляд, в упор посмотрев в глаза арестантки, которая от этого вжалась в стул, обхватив себя руками. Она не терпела такого нажима – для неё это приравнивалось к насилию.

– ..Я же не Каплан, чтобы на меня так смотреть!!! – вырвалось у неё из уст.

– Социальный статус? – напряжённо продолжал Старцев, покуда ледяной голос поражал арестантку подобно раковой опухоли.

– Разведена...

– Вы были замужем?.. – тихо спросил следователь, обескуражено вглядываясь в её глаза. Каким чудовищно несчастным и одновременно разочарованным он был в ту секунду! Сначала кажется, будто Андрей Борисович был поражён возрастом преступницы и не мог спросить о том, как в столь юном возрасте она могла выйти за муж и развестись.

– ..Почему я об этом не знал?

– Я не могла, – голос Тори предательски дрогнул. Она подняла голову, и видя снова эти глаза, эти два разбитых окна, не могла делать вид, что не знает или не узнает. – Ты бы всё равно не понял меня, Андрей.

– Скажи – когда! – гневно воскликнул он.

– Мне было семнадцать и мне необходимо было получить эмансипацию, чтобы уехать в Москву, – закричала она, оскалившись от злости и обиды, которые подступили к её горлу. – Это был фиктивный брак – не более того. Я развелась в тот же день, когда исполнилось восемнадцать.

– Имя и фамилия мужа.

– Не имеет значения!

– И всё же...

– Муравьёв Григорий.

– Он причастен к организации беспорядков?

– Нет.

– А ты?

– А я – да.

Старцев испустил тяжелый вздох, встал со стула и отвернулся. Не было никаких сомнений. Какое дело до него?! Главный вопрос: что стало с тех пор с ней? Он был поражен до глубины души: как его Искра теперь сидела напротив него в качестве заключённого по политической статье? Андрей закрыл лицо рукой и ударил по стене что есть сил.

– Ты бросила актёрский? – сквозь зубы спрашивал он. – И ради чего ты приехала? Скажи? Ради чего?

– Ради политики, – отвечала она, отвернувшись как и тогда. – Помнишь? Мы когда то оба этого желали!

– Ты хотела стать актрисой!

– Плохо меня знаешь, так и не раскусил. Актёрский мне нужен был, чтобы дурачить таких, как ты.

– Поэтому следующий юридический? Чтобы законы знать, которые собираешься нарушить? – Старцев обернулся, обескураженно рассматривая заключённую. – Но не в том суть... Как ты... смогла сделать это? Почему я ничего не знал? Если бы это была ты, то твоё имя обязательно промелькнуло в списках доверителей на митинги.

Она ничего не ответила, лишь цинично усмехнулась. Старцев вновь опустился напротив её, сцепив руки в замок.

– Тебя подставили? – спросил он, нахмурив брови. – Что молчишь?.. Умеешь же врать.

– Не зря меня зовут Геббельсом, – праздно хмыкнула арестантка. – Правда за глаза, но всё же. Я тоже люблю творчество Вагнера и Достоевского.

– Ты из правого сектора?

– Не смей! – вспыхнула она. – Я всегда оставалась левой и умру, как социалист!

– Мне мало вериться, что девятнадцатилетняя девушка способна организовать такой масштабный митинг.

– Меня всегда недооценивали, – угрюмо произнесла Дементьева. – Видишь, что из этого получается?

– Однако любой преступник, по логике вещей, оправдывается любыми способами. Это инстинкт!

– Зачем оправдываться в том, что всё равно будет доказано?

– По нововведением статьи 205 УК РФ ты будешь приговорена судом к ликвидации.

– У нас же отмена смертной казни, – передразнила его Виктория, скривив губы.

– Именно, но недееспособных у нас не судят.

Заключённая ничего не ответила. Никто не знал о душевном расстройстве, и холод пробежал по её спине. Старцев того тоже не знал, ибо на тот момент времени, когда они встречались, Виктория была здорова.

– И более, подследственная Дементьева, не обращайтесь ко мне в личной форме. Только на “вы”, по уставу, – отрезал он. – Хватит на сегодня. Под протоколом распишитесь. У вас остались ко мне вопросы или просьбы?

– Да, вы правы, – кивнула заключённая, сверля следователя взглядом, полного ненависти и печали. – Просьба у меня есть. Верните мне очки, я мало что без них различаю и подпись под протоколом, к сожалению, поставить не смогу.

Никакой ностальгии. И слава, наверное, богу. Пускай царствует молчание, нежели сожаление о прошлом. Своё прошлое Дементьева не любила и не терпела воспоминаний. Она ждала новостей от своей партии. Уже около месяца девушка находилась под арестом, проводя время в холодной, тёмной камере. После такого стечения обстоятельства она снова не могла заснуть. Ей мерещились тени, шорохи будто стук шагов, словно кто-то желал убить её, но не был в силах сделать это.