– Это слишком медленная и мучительная смерть. Мне что, нужно будет… прочитать всё это? – с дрожью в голосе спросил Миша, разглядывая обложки.

– Не всё, в четырёх только то, что выделено маркером, а одну, увы, придётся прочитать.

– Ещё же архивы... а что со мной будет, когда я перейду к октябрю?

– Я не вижу смысла копаться в архивах, по июню их уже давно разобрали и без нас. Ты не представляешь, сколько книг написано по этому съезду, но… вот в этих написано самое основное, без излишеств.

– Ты говорила взять папку… – осторожно напомнил Миша начальнице.

– Ах да, это тексты обращений. Стоит прочитать их полностью, если хочешь всё понять. Благо, Ильич не выражался сложными оборотами, был ближе к народу. Всё для тебя – дегенерат!

– Иди лучше в магазин… так и быть… мне апельсиновый.

Виктория удовлетворительно кивнула, накинула белую куртку и, прозвенев ключами, вышла, заперев дверь.

Миша остался один. Сначала он недолго лежал на диване, смотря в окно. «А что если найти у нее ноутбук? Можно же прочитать краткое содержание. А что…всегда прокатывало».

Юноша, вскочив с дивана, стал лихорадочно искать либо планшет, либо ноутбук, но ничего подобного не нашёл. Надо бы остановиться на описании квартиры Виктории подробнее. Квартира была небольшой, состояла из трёх комнат, кухни, длинной лоджии, ванной само собой. Но дизайн и расстановка мебели в комнатах было таким грамотным, что даже визуально это делало квартиру просторнее, чем она есть на самом деле. Главной особенностью жилья Виктории было то, что все комнаты, вся мебель были фиолетовых тонов, которые очень гармонично сочетались с мелким декором оранжевого и фисташкового цвета. На стене одной из комнат (видимо спальне – решил Михаил) были фотообои вида какого-то ночного города, темно-лиловый стеллаж для книг на параллельной стене, и,естественно, везде висели картины: репродукции Дали, Пикассо, Да Винчи и собственного авторства девушки. Кухонный гарнитур тоже был пастельно-сиреневый: на шкафчиках были нарисованы объемные огромные розы, на окнах висели легкие цвета индиго жалюзи. Там же на кухне стояла темно-фиолетовая клетка с белыми решёточками. Сначала юноша принял её за торшер, но, хорошенько присмотревшись, он увидел в клетке огромную белую крысу с темно-синими глазами-бусинками. Мишу невольно взяло отвращение, но само животное было ухоженное: шерсть лоснилась, глазки блестели. Сама крыска была похожа на хомяка, только больше по размеру. Миша даже рискнул засунуть палец в клетку, за что мышь его лениво обнюхала и небольно укусила.

А вот третья комната была заперта на ключ. Мише это показалось очередной странностью Виктории, но он не придал этому значения. Ноутбук парень тоже не нашёл, видимо, он находился в запертой комнате.

В конце концов Миша сдался, поплёлся в гостиную, взял первую попавшеюся книгу и нехотя приступил к изучению событий первого Всероссийского съезда советов…

Петроград. 3 июня 1917 г. Открытие I Всероссийского съезда Советов рабочих и солдатских депутатов.

...На Съезде присутствовало 1090 делегатов, представлявших 305 объединённых Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов, 53 областных, губернских и районных объединения Советов, 21 организацию действующей армии, 5 организаций флота, 8 тыловых воинских организаций. О своей партийности заявили лишь 777 делегатов, среди них оказалось 285 эсеров, 248 меньшевиков, всего 105 большевиков, 32 меньшевика-интернационалиста, 10 меньшевиков – объединенцев, ещё 24 делегата принадлежали к другим фракциям и группам.

Шёл второй день конгресса. На повестке дня было обсуждение вопроса об отношении к временному правительству. В красивом просторном белом зале собрались практически все: до начала оставалось всего несколько минут, а люди шумели, что-то обсуждали. Все были нарядными: у всего состава временного правительства были шикарные костюмы, у женщин – платья или яркие блузки. Коба предпочёл не выделяться – остановился на белом френче. Так получилось, что он сидел рядом с самим Ильичом, на черной куртке которого была аккуратно прикреплен красный бантик: видимо, Крупская старалась. С другой стороны от Кобы сидели Рыков, Свердлов, Урицкий и парочка интеллигентных социал-демократов. Большая часть зала конечно кишела меньшевиками и эсерами. И вот заседание началось.

Ираклий Георгиевич Церетели – меньшевик, с особой ярко выраженной важностью, в дорогом смокинге, выглядел, словно Наполеон, встал со своего места, важно подошёл к трибуне: готовился произнести свою победоносную великую речь…

– Как бы он не лопнул от своей напыщенности. А всё из-за поста в министерстве… – как бы “между прочим” сказал Ильич Кобе. Тот коротко кивнул, приготовил блокнот, дабы записать некоторые цитаты следующей речи Церетели:

– …я скажу прямо, товарищи, что в настоящий момент, когда мы ведем нашу международную политику за всеобщий мир, призываем подкреплять ее боевыми действиями нашего фронта, направляем все силы для того, чтобы организовать продовольствие страны, напрягаем все силы для того, чтобы добыть новые финансовые источники доходов государства, – если в этот момент начинается распад государства, начинается по всей России в разных концах то, что недавно происходило в Кронштадте, то есть отказ от признания единой революционной власти, объявление себя самочинной верховной организацией, если это начинается, и если власть не сможет с этим справиться, тогда она должна отложить все законопроекты и мероприятия в области политики, ибо она должна считать, что если она не справится с этими затруднениями, то все остальные будут сметены гражданской войной и развалом революции... Мы знаем, что в настоящий момент в России происходит упорная ожесточенная борьба за власть. В настоящий момент в России нет политической партии, которая говорила бы: дайте в наши руки власть, уйдите, мы займём ваше место…

Церетели свысока оглядел притихший зал и настойчиво добавил:

– Такой партии в России нет…

— Есть такая партия!

Словно гром среди ясного неба прозвучала эта фраза. Все, кто находился в зале, обернулись. Проснулась и зажужжала усыплённая эсеро-меньшевистская аудитория. Делегаты привстали, стараясь видеть того, кто бросил вызов хозяевам. Суетливо завозились в президиуме испуганные руководители. Коба, который отрывками записывал какие-то словечки Церетели и уже клевал носом, вздрогнул. Фраза принадлежала тому, кто сидел справа от него. Коба потрясённо взглянул на Ленина, но, словно опомнившись, быстро записав эту заветную цитату в блокнот, устремил внимательный взгляд на лидера меньшевиков.

Церетели на мгновение замолчал, побледнел, сконфузился, всё-таки сбившись со своего торжественного тона, с дрожью в голосе хотел закончить свою «великую речь»:

– Справа говорят: пусть возьмут власть левые, и затем страна, и мы сделаем соответствующий выбор…

Но естественно, его уже никто не слушал, а к трибуне уже целеустремлённо шёл Ильич. Коба обменялся многозначительным взглядом с Каменевым и Зиновьевым, которые сидели чуть поодаль. Большевистские делегаты воспряли духом, хотя, по мнению представителей других партий, это было совершенно безумным поступком при таком-то малом количестве ленинцев…