– Что конкретно вы хотели прояснить из слухов, которые ходят в партии? Наверняка о моём безумии, недоверчивости и чрезмерном лаконизме?

– Отчасти, к этому я отношусь скептично. Не особо верится, что такой человек как вы – безумец.

– Но это правда, все мы не в себе! Мы – народ обречённый, себе не принадлежим, все наши желания, мысли и силы – собственность идеи, а именно идеи революции. Иначе человек не революционер, а обыкновенный показушник, если не может держать язык за зубами. Революционер, Коба, не может быть многословным, он должен действовать, быть наготове в любой момент, а не тратить время на пустые светские беседы или ораторство перед неразумной массой на цветной трибуне. Красноречие при перестрелке не поможет, а из-за пустословия можно упустить тот самый момент, когда пора действовать, за что и я не признаю некоторых… товарищей. Люди должны учиться у более достойных, лучших в своём роде, например, брать пример с Владимира Ильича. Иногда мне сложно понять его постоянный оптимистичный настрой, но именно это делает его гениальным мастером идеи революции, признание собственных ошибок и немедленное их исправление, а не отчаяние и отчуждение Григория Евсеевича, который настроен лишь на поражение.

– Он утратил надежду, вы знаете, что чувствует человек в этот момент, когда одним жестом рушится его карточный домик, воздвигаемый непосильным трудом и годами?

– Убитые мечты превращают пламя в пепел, делают человека более хладнокровным и более соображающим, уничтожая ту блажь, которая затуманивает разум. У нас могла бы быть совершенно другая судьба, Коба, не удивляйтесь, я знаю о вас больше, чем вы думаете. Только вы шли по пути православия, а я – католичества. Какая мерзкая и отвратительная пошлость – делить единую веру на отдельные религии! Есть одна вера – в самого себя, а полагаться на высшие силы неразумно, они не всегда снисходительны.

– По вашим словам, вы всё же признаёте существование высших сил?

– Знаете ли, Коба, вы об иллюминатах? – Дзержинский остановился и внимательно вгляделся в глаза грузина.

– Я слышал об их ордене, почему вы вдруг заговорили о них? Неужели вы верите в теорию заговора?

– Товарищ, безыдейно во что-либо верить так же глупо, как ни во что не верить совсем. Во всём нужно искать смысл – золотую грань. Иногда получается не всегда и не у всех, но разве не в этом цель? Я вижу, что вы тоже верите, просто пока вы не хотите это принять.

– Какое отношение орден иллюминатов имеет к революции? Разве мы выступаем не против них и их монархического порядка? Что же вы молчите? Если я не прав, то поправьте, Феликс Эдмундович.

– Вы же в Петрограде около полугода? – заметил Дзержинский, лениво переводя взгляд от Кобы на озёрный глянец.

– Да. Я находился в ссылке в Ачинске вместе со Львом Каменевым, а около пяти месяцев назад мы прибыли в город.

– Между прочим, хочу заметить на примере вашего товарища, что именно он является тем лжереволюционером, о которых я говорил вам ранее. То и странно, при его–то языковой активности он ничего не сказал вам.

– Не сказал о чём? – Коба невольно нахмурился, оказывается, была на свете такая вещь, о которой он, похоже, единственный не осведомлён.

– Об ордене. Я полагал, что вы знаете, Коба.

– Я знаю – Керенский иллюминат, всё новое правительство состоит в ордене, после свержения царя.

– А говорил в сердце своем: “взойду на небо, выше звезд божиих вознесу престол мой и сяду на горе в сонме богов, на краю севера”. Вы должны знать эти слова, Коба.

– Падение дьявола такой же миф, как и существование бога. Неужели такой скептик, как Керенский в него верит?

– Все иллюминаты подчинены единой вере, но кто говорил о том, что они отрицают высшие, а уж тем более нечистые силы? Возможно, сейчас вы не поняли меня, но когда-нибудь обязательно вспомните мои слова. И ещё совет – оглянитесь вокруг себя: может оказаться так, что враги ваши гораздо ближе, чем вы думаете, и суть вещей, и истину ищите в них. На товарищей надеяться бесполезно, дружбы не существует, есть лишь общие интересы и общая цель, – Дзержинский замер, бросив взгляд на деревья. – Мне кажется, или это кукушка?

– Это сигнал к тому, что идут чужие, – пояснил Коба. – Пора бы возвращаться в Петербург. Приятно было побеседовать.

– Взаимно, – кивнул Феликс.

Уплывая, Коба начал подробно анализировать и обдумывать всё то, что сказал ему Дзержинский. При этом большевик заметил, что ответы нового товарища были более чем развёрнуты, но, несмотря на это, о себе «Железный Феликс» практически ничего не говорил, а его слова были не только точными и даже пафосными, но и обособлены до всего революционного круга. Так что точные представления о личности Дзержинского Коба составить не смог. На данный момент ему совершенно хватало той информации, о которой едва ли обмолвился Дзержинский. Он задумался об иллюминатах, собеседник заметил, что враги его гораздо ближе, чем себе может представить Коба, жаль было, что Дзержинский не упомянул, насколько они рядом, и как зорче стоит присматриваться. Однако Кобу устраивала вся нынешняя ситуация – он во главе партии, Ильич ему практически доверяет, а соперник упрятан за решётку. Но суровая правда жизни – никогда ничего не бывает абсолютно идеально. Некий осадок после разговора с Дзержинским у Кобы остался, ему не было ясно только одно – зачем он затронул в диалоге двух атеистов тему о высшей и нечистой силах. Но Коба не смог это объяснить не чем иным, как некоторым помутнением рассудка типичного бывшего заключённого и не придал им значения.

«Кресты» – крупное сооружение, выделяющееся тёмным и мрачным пятном на фоне светлой глади Невы. Тюрьмы всегда были, есть и будут местом пристанища безысходности и отчаяния, но «Кресты» был лишь временным изолятором, где в настоящее время было заточено масса политзаключённых до рокового судебного процесса. И ровно в полдень в одной из камер появился неожиданный посетитель.

– Моё почтение, товарищ большевик.

Заключённый немедленно обернулся на необычный, так внезапно раздавшийся голос, доносившийся из тёмного, неосвещённого угла камеры, около двери.